Предчувствие - Анатолий Владимирович Рясов

– Большое спасибо за эти лестные рекомендации и, заранее прошу прощения у у[22] важаемого ведущего, но мое имя не Борис, а Парис[23]. Вернее, это не совсем имя, а псевдоним, но сейчас, чтобы не отнимать у собравшихся лишнего времени, не буду прояснять его смысл[24]. – Пробормотав эти жалкие слова, поэт вконец стушуется. – Я прочту несколько текстов из цикла «Бесконечный лак» (книга «Новые буколики»), – с еще бóльшим стеснением, словно заранее оправдываясь за негодность готовящихся прозвучать виршей, выдавит он в ожидании сокрушительного фиаско.

– Еще кружку темного! – раздастся между тем чей-то уверенный возглас (обернувшиеся в сторону кричащего различат в его руке размокшую купюру, выуженную горлопаном из пивной лужи в центре стола).

Необуколики будут протараторены настолько тихо, что не найдется никакой возможности оценить их (словно автор ограничится бутафорским раскрыванием рта), к тому же какие-то недоброжелатели Париса начнут нарочито громкую беседу, а один из них, услышав первые строки «Бесконечного лака», отвлечется от обгрызания ногтя и демонстративно харкнет на пол. Этот наглый жест изрядно развеселит его соседку-толстуху, чей огромный, всколыхнутый хохотом бюст едва не выпрыгнет из декольте, что окончательно отвлечет бóльшую часть зала от осмысления поэзии Небова. Плеватель захочет подсесть к грудастой девице, но флирту помешает излишняя рюмка (бедняге не удастся даже привстать).

Тем временем Петр ненадолго отлучится. В уборной, выдержанной в стиле гранж, он столкнется с выскочившим из кабинки целовальником. Скрип шаткой двери, граффити на стенах, прочие реди-мейд объекты, нет смысла описывать туалет подробнее. Случайно встретившийся в нужнике гарсон, недавно приносивший им угощения, несколько разочарует Петра своим пренебрежением к споласкиванию рук. Но затем случится нечто, действительно выходящее из ряда вон. Увы, познакомиться с текстами Пульверсии Козлатовой в этот вечер не удастся, Петру придется дождаться выхода из печати ближайшей «Гуманитарной прагматики» (срок ожидания, кстати сказать, немалый). Выйдя из клозета, наш герой ужаснется произошедшим переменам. Первое, что он увидит, – это завораживающий полет одной из поэтесс, которую кто-то, по-видимому, решит превратить в снаряд для самообороны. Рифмачка умудрится хватать со стола какие-то столовые приборы и, не прерывая парения, метать их в обидчика. Уже через секунду она врежется в разъяренную толпу, но буквально через мгновение поэтку метнут назад, словно копье. Петру даже придет в голову не совсем уместная аналогия с берберскими племенами, во время мировых войн использовавшимися разными колониальными армиями для сражений друг с другом (та самая книга из библиотеки Ксоврели).

Что же успеет случиться за считаные минуты его отсутствия?! А вот что.

Воздействие коктейля «Свобода» наконец проявится в полную силу. Алкоголь вовсю забулькает в богемных головах. Памфлетист (бармен?) Колосков, поднявшись со своего места, сделает несколько шагов в неопределенном направлении и, зацепившись за скатерть соседнего стола, упадет на пол, обрушив бесчисленное множество рюмок, стаканов, тарелок и бутылок (яростное sforzando). В ответ на этот вопиющий поступок со своего места поднимется заплативший за бóльшую часть погубленных напитков эссеист Иван Тегеран (злополучный вечер придется на его двадцатипятилетие). Татуированный громила с прической, известной многим под названием «ежик», и пунцовой физиономией ничтоже сумняшеся подойдет к столику, принадлежащему друзьям и поклонникам Колоскова, и что будет маху треснет кулачищем по шершавой поверхности. Для начала, так сказать. От удара пиво критика Нины Барради подпрыгнет едва ли не до потолка, но, падая вниз (прочувствуйте величие застывших кадров), не пожелает собраться в прежнюю цилиндрическую фигуру и вернуться в кружку, а расплещется по лицу и платью дамы-литературоведа под аккомпанемент ее возмущенных повизгиваний. Такого нахальства никак не сможет стерпеть низкорослый, но грузный рецензент Макс Бобикидзе, состоящий с Барради в отношениях, зачастую определяемых горожанами как гражданский брак. Макс будет готов на многое, лишь бы осушить слезы на глазах возлюбленной. Мы толком не успеем ничего рассказать о зловещем выражении лица Тегерана, потому что уже в следующее мгновение Бобикидзе, изрядно накачанный портвейном, яростно швырнет в морду обидчику целую пригоршню пропитанных горячим маслом гренок и, воспользовавшись замешательством противника, со всей силы долбанет ножкой стула по его голени (тем временем Нина придет в чувство и успеет уколоть Ваню в бок шпилькой, оперативно вырванной из смятых локонов). Эффектная подножка заставит его пропахать носом добрых полтора метра! Падая, изнемогающий от боли именинник перевернет еще один стол, втянув в побоище новых участников. Впрочем, найдутся и те, кто встанет на сторону Тегерана и вознамерится отомстить жирному шибздику и его падкой до пива пассии за эту подлую выходку. Одним словом, этот вечер займет особое место в исторической летописи «Суффикса».

К тому моменту, как Петр заглянет в зал, воздух уже взорвется от матерщины, а пол будет усыпан стекляшками и красными (отнюдь не от вишневого сока или кетчупа) носовыми платками. О да, все переменится! Люди, еще мгновение назад казавшиеся сохраняющими остатки благоразумия, превратятся в осоловелых головорезов. Топот, гомон, беснование, неистовство. Что же они вознамерятся предпринять, эти обуреваемые безумием пьянчуги? С неслыханной свирепостью, как герои заправских вестернов, авторы рассказов для детей будут безостановочно разбивать бутылки о головы друг друга, девушки-филологи тоже не станут чиниться и примутся таскать соперниц за волосы и швырять во все стороны «домиками» (тарелками с ягодным суфле). Бряк, дзынь, шлеп, шмяк! Эссеисты примутся кататься под полу, лягаясь и выкручивая друг другу руки, улучая момент, чтобы садануть противнику по ребрам. Куча-мала будет ходить ходуном, забурлит, заклокочет, примется гарцевать в зверском танце! Почтенных писателей, еще минуту назад излучавших непоколебимый авторитет, вмиг собьют с ног и начнут возюкать мордами по полу под аккомпанемент подбадривающих воплей вроде «Ну, тварь, получи свое!» (мы не решимся приводить здесь полный список взаимных любезностей). Обезумевшие дамы, одержимые желанием переломать кости оппонентам, примутся швырять во все стороны бутылки и стулья. Звон! Грохот! Поэтический лай и вой! Одним словом, форменная свалка. Будь он в родном городке… Но нет, нескоро провинция сумеет противопоставить что-то столь грандиозному побоищу. Кстати, целовальники полностью испарятся, а вопрос «Все ли вкусно?» в этот вечер больше не прозвучит ни разу (на это исчезновение, впрочем, никто, как вы без труда сможете догадаться, не обратит внимания).

К застывшему в изумленье Петру вовремя подбежит спасительница Грета, успев эвакуировать его до того, как сражающиеся начнут кромсать электрические лампочки, уничтожив последние приметы разделения на своих и чужих. Устремившись за проворным Шакуршиновым, они протиснутся к выходу. Последними отголосками бала станут раздающиеся из темноты жалобные стенания и беспощадные удары: кого-то будут ритмично дубасить головой об стол, почти не нарушая тактового размера 3/4. Бесконечный хряск битых стекол под каблуками. И еще звук раскалывающей зеркало бутылки, который ни с чем невозможно спутать.

Абзац. Красная строка.

Наконец можно будет выдохнуть. Итак, злосчастный «Суффикс» останется позади (да, нулевой флексией его не назовешь). Но нет нужды уточнять, что вся выбравшаяся на свободу кумпань будет одержима лишь одним желанием: пролонгировать веселую пирушку, так прискорбно прерванную нерадивыми коллегами. Выбор падет на гостеприимную квартиру Шакуршинова. Идея продолжить попойку именно там будет встречена литературной братией с необыкновенным воодушевлением. О, эти незабываемые мгновения! Звон высоких фужеров, подобный бою хрустальных курантов! Ах, дивные вечера! Подлинное торжество!

Литераторы, постоянно жалующиеся на то, что с деньгами у них