Предчувствие - Анатолий Владимирович Рясов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но все же муки расставания с Куанг окажутся невыносимы, и эти работы, украшающие сегодня лучшие музеи мира, станут последними из написанных им (теперь за дело возьмутся эпигоны). Сложно поверить, однако Агапов снова исчезнет. На этот раз на целых девять лет. Поползут слухи о его смерти. Все, что сумеем мы разузнать об этом периоде его жизни, – это жалкие крохи, не спекающиеся в сдобную лепешку. Но достоверно известно, что он откроет в лесах Брянской области школу для крестьянских детей. Внедряя новаторские методы обучения, он попробует совместить математический уклон образования с физкультурным. Ребятишки будут осваивать теоремы Лобачевского, не отрываясь от подтягиваний на турнике и прыжков через козла. Изрядно поднатаскав учеников в области точных и гимнастических наук, Агапов все же не сумеет удержать авторитет у деревенских жителей – этому помешают чрезмерная строгость и частое рукоприкладство в отношении ни в чем не повинных девчонок и пацанов. А поскольку бить детей – это все же прерогатива родителей, а не репетиторов, дело кончится тем, что Александра выгонят из поселка с угрозами посадить на вилы учительствующего говнюка (то бишь не постесняются назвать вещи своими именами).
– С этого дня он будет инкогнито жить в Бернских Альпах, а последующий период его жизни (шутка ли – речь о пятидесятилетии) окажется весьма плодотворным в литературном отношении: пять романов, десятки пьес, сотни стихотворений, ряд геометрических трактатов и великолепный самоучитель по игре в херлинг. Некоторые произведения он подпишет именем Леонарда Старосельского (ах, сколько интерпретаций вызовет этот странный псевдоним, так тонко сочетающий революционность и аристократизм), и на этот раз издатели будут буквально драться за право опубликовать его тексты, а крохотный сборник «Скарб», когда-то изданный за свой счет, окажется переведен на десятки языков!
– Итак, снова феноменальная популярность, но на этот раз никаких интервью: абсолютная тайна и затворничество. Всех шпиков он ловко обведет вокруг пальца, и даже те соратники, кому Агапов будет безгранично доверять, никогда не узнают адреса его горной хижины (писатель намеренно станет назначать встречи только в отдаленных от своего места жительства отелях и ресторанах). А редкие альпийские соседи даже не заподозрят, рядом с чьим домом будут ветшать их хибарки.
– На публике гений появится только через пять лет и уже в новом амплуа. На этот раз Агапов попробует свои силы в пантомиме. Да, многогранность его таланта поистине поразительна! Литература, как и живопись, совсем перестанет его увлекать. Лишь достигнув довольно-таки почтенного возраста, Александр наконец осознает главное противоречие несценических форм: обращенные к людям, они обрекают творца на одиночество. Момент истины настанет, когда однажды Агапов увидит на улице пантомиму бродячего клоуна. Александру вдруг станет ясно, какой малости недостает этим глупым кривляньям: философии. Да, Агапов войдет в историю не только как великий математик, художник, литератор и спортсмен-теоретик, но прежде всего как буффон, обратившийся в своих выступлениях к онтологической проблематике. Обыватели же, далекие от философских тонкостей, запомнят его просто как удивительного мима, на лице которого никогда не проскользнет даже печальная улыбка. Вот так вот: стареющий клоун ни разу не улыбнется.
– Лучшие сцены мира откроют свои двери для онтологической пантомимы. Выступления Агапова станут анализировать известные искусствоведы и философы. Особую роль в его представлениях будет играть геометрия перемещений по сцене, что сделает их предметом интереса математиков и гимнастов. Он поднимет клоунаду на новую ступень, его постановкам будут рукоплескать миллионы! И вот наконец Александр задумает свой opus magnum: двенадцатичасовой моноспектакль Rivelazione по библейским сюжетам, для премьеры которого в самом центре Рима выстроят новый театр – знаменитый Agape, превращенный сегодня в музей великого философа и артиста.
– Но, увы, премьера так и не состоится. Безжалостный рок решит по-своему. Прогуливаясь по Виа дель Корсо, достойнейший сын века окажется насмерть сбит дорогостоящей машиной, по роковому совпадению управляемой в доску пьяным соотечественником гения по фамилии Огапов. Поклонники Агапова едва не линчуют мерзавца, пытаясь вырвать его из рук карабинеров, а затем только блестящий адвокат спасет подонка от пожизненного тюремного заключения – Огапов отделается лишь тридцатью восемью годами за решеткой. Впрочем, точная судьба преступника неизвестна; возможно, он все еще в каталажке.
– А у могилы великого Александра Агапова на кладбище Тестаччо никогда не будут увядать цветы. Почитатели его таланта уставят все надгробие репродукциями картин, книжными переплетами, спортивными символами, объемными геометрическими фигурами и, конечно, изображениями своего кумира…
К этому моменту мальчишка давно исчезнет в толпе, а Петр и лучистая Грета, утомившись от игры в энциклопедистов, наконец сменят тему.
– Вам известно имя самого популярного столичного поэта?
– Наверное, нет.
– Иннокентий Сумской-Галыцко.
– Ах да. Но неужели это не псевдоним?
– В том-то и дело, что нет!
– С таким именем необязательно писать стихи.
– Достаточно раз в полгода давать интервью?
– Вполне. Даже этого слишком много.
– И тем не менее в ближайшем «Трансверлибре» будет его подборка.
– Под каким заголовком?
– «Радость шулера».
– Не так уж плохо! А он славянофил или западник?
– Хороший, своевременный вопрос, надо будет задаться им при случае.
– Странно, что он все еще не освоен журналистами!
– Но почти ничего еще не освоено!
– Вы правы.
Да, приблизительно так они будут изъясняться. Касаясь самых банальных тем, станут подчиняться беззвучным, изменчивым правилам, сохранять неразглашаемую тайну, связывающую переливы их флиртующей, колдовской речи, продолжающей, впрочем, литься так, словно тайна все еще до конца не известна им самим. Так оно и будет.
– О чем поговорим теперь?
– Говорить? Нет, я стану просто смотреть – на ветер, на вспышки ваших волос.
– Уже двадцать.
– Лет?!
– Да нет же, часов.
– Зато у нас в запасе бесконечное количество секунд. Разве не радостно?
– Последний неразрешимый вопрос: откуда должна прийти и куда снова уйдет радость?
– Откуда – это предстоит выяснить, а вот с тем, куда она уйдет, нет никаких сложностей. Тут все предельно ясно: к шулеру, конечно.
Потом, смеющиеся, они окажутся в ее квартире. Недолгая прогулка по комнатам (их две, и обе крохотные). Стеклянная стена. Молчащая Грета остановится перед ней, как перед зеркалом, чтобы расчесать волосы, вплести в них полумрак, дыхание и тишину. Он будет смотреть ей в лицо. Да, не сговариваясь, они встанут по обе стороны от широкого, безукоризненно бесцветного стекла. Как два канатоходца, идущие навстречу по тонкой проволоке. Наконец их лица почти коснутся друг друга. Чтобы убедиться в том, что это именно лица, а не отражения, молоточки пальцев разобьют прозрачную поверхность. Больших усилий не потребуется. Сначала, словно морозный узор, тонкую стенку рассекут серебряные паутинки. Потом между их телами сверкнет молния. Трещины начнут разбегаться в разные стороны, и наконец тысячи осколков обрушатся к ногам опасными алмазами. Вдруг она окажется так близко, что можно будет вдохнуть ее запах.
Не станем дожидаться того момента, когда вся одежда с тихим шорохом соскользнет на пол. Удалимся. Скажем лишь, что Грета продолжит расчесывать волосы до тех пор, пока последняя деталь шелестящего наряда не соскользнет с ее тела. И даже еще дольше. Наверное, потом они станут перекатываться по ребристым осколкам, но ледяные крошки не оставят ни одной царапины на выгибах их тел. Нет, все не так. Станут истекать сверкающей кровью, но
