Предчувствие - Анатолий Владимирович Рясов

Вдруг дождь прекратится. Петр выбежит на улицу. Но захочется постоять на месте какое-то время, вдохнуть прозрачную сырость, впитавшую выхлопы автомобилей. Двуличный автоматизм дорожного движения: ощутив несомненную опасность, вынуждающую постоянно быть начеку, одновременно (одновременно?) Петр словно будет убаюкан, усыплен механическим ритмом. На мгновение все бегущие люди покажутся сомнамбулами. Но за эту оплошность придется заплатить: Петра едва не собьют с ног велосипедисты-убийцы да еще несущиеся им вослед головорезы на роликовых коньках и изогнутых досках. О, эти зловещие серые гольфы, эти отражающие серое небо очки, эти испещренные воинственными узорами банданы, эти зашнурованные красной бечевкой кроссовки! Бойтесь их! Словно толпа татуированных индейцев, с оглушительными воплями они промчатся по блестящему асфальту в сантиметре от застывшего на их пути чудака. Один из мерзавцев даже умудрится на ходу поджечь и бросить петарду, оглушив несчастного провинциала. Но как еще узнать, что такое велосипедная дорожка?

Все это, конечно же, привлечет внимание прохожих. Еще бы! Поглазеть на рискующего жизнью болвана – кто ж откажется от такой возможности? На безопасном расстоянии от велодорожки мгновенно соберется толпа зевак. Округляя глаза, они станут таращиться на беднягу (точь-в-точь как тогда в купе, что за тяга к зрелищам?). Кроме роллеров и скейтбордистов отметим парочку старух с сумками на исцарапанных бордовых колесиках, дворника в оранжевом жилете, подозрительного типа в темно-зеленой кепке, заломленной на правое ухо, а также облаченную в пестрые наряды, словно разодетую на маскарад семейку с двумя детишками (у мамаши – нелепая старомодная сумка с огненно-рыжей бахромой). Многие будут указывать на Петра пальцами и громко обсуждать что-то. В отражениях на черном, блестящем от дождя тротуаре будут множиться их поразительные жесты. Поди знай, сколько должно будет пройти времени, прежде чем Петр в очередной раз осознает себя объектом праздных издевок. Рискнем предположить, что из ступора его выведет сходство одной из старух с Анхен Ивановной, что-то в горбинке носа или ямочке подбородка подействует как отрезвляющая инъекция. (Нет же, здесь немедленно сами собой всплывут эти хорошо знакомые вам по сцене с авторучкой слова.) Не желая слишком глубоко погружаться в воспоминания, Петр мгновенно покинет опасную для жизни территорию, сольется с другими горожанами, и толпа зевак тут же рассеется. Умоляем, если с вами когда-нибудь случится нечто подобное, постарайтесь быть более внимательными, чем Петр, ведь его удачливость феноменальна и, скорее всего, не чета вашей.

Плетясь в толпе, Петр окажется неподалеку от двоих подвыпивших прохожих. Приметы первого: рост метр семьдесят; рябенький пиджачишко; тучное лицо; растрепанная бородка; намечающаяся на макушке плешь; неровные зубы. Приметы второго: рост метр семьдесят; широкополая, надвинутая на самые уши, во всех смыслах несуразная шляпа-канотье (лучше сказать – чудовищная соломенная сковородка); осунувшиеся щеки; длинные патлы (должно быть, вымыв волосы, он окажется блондином, но пока скорее шатен). Забулдыга и денди странным образом будут дополнять друг друга, как театральные актеры, работающие в паре. Эффект окажется усилен голосовым контрастом – сипом первого и писком второго. Согласно хронологии мы, конечно же, должны бы рассказать об этих персонажах позже, но давайте нарушим нелепый обычай.

Если предположить, что два семенящих под дождем типа (первый из них будет энергично жестикулировать, второй – меланхолично покачивать головой) – это столичные поэты Евгений Шакуршинов и Борислав Стрекуло (с которыми мы пока незнакомы и чьи портреты, повторим, будут подробнее вырисованы чуть позже, но положим, это именно они), то их беседу нетрудно изложить.

– Для блока понадобится какое-то яркое название, – прошипит Евгений.

– «Метафизика абзаца» не подойдет? – выпыжится Борислав.

– Кстати, недурно. Но не лучше ли «Антропология абзаца»? Впрочем, и это слишком неброско. Дай еще подумать… – опустит глаза Шакуршинов.

– Что, если «Опыт антропологии и метафизики абзаца»?! – подкинет Стрекуло.

Увы, мы не узнаем (по крайней мере, в эту минуту), будет ли принят собеседником столь длинный заголовок, потому что фигуры скроются за углом, где их тут же окатит грязью проносящийся мимо спортивный автомобиль. Так оставим литераторов до поры, тем более что Петр повернет в другую сторону, миновав слякотный душ.

Итак, каково же это – внезапно оказаться в давно чаемом сновидении? Непривычная, пляшущая архитектура, не похожая на свои фотоизображения, причудливо высокие здания, отражающиеся в лужах вперемешку с облаками; мигающие огни, шум моторов и гудков; дамы в красных и белых юбках, жующие что-то на ходу; вышмыгивающие из каждого закоулка автомобили – порой настолько огромные, что способы их втискивания в узкие арки и проезды останутся совершенно неясными. Вот же он – заветный миг, нескончаемый праздник! Заманивающие, затягивающие события! Разнузданность оглушительной музыки! Фонтаны воображаемого шампанского! Фанфары! Душеспасительная отрада! Нет, вам, отпетым циникам, не понять чувств Петра. Перед ним раскинется не город, а огромный мешок, из которого готовы ежеминутно сыпаться новые подарки! Упиваясь хлещущим через край ликованием, пьяный от удачи, Петр нырнет в самую бурю эмоций, удивительно напоминающих банальности, которыми в литературе принято передавать веселое расположение духа. Но скорее, скорее в подземку! Первым делом нужно добраться до новой комнаты, смыть с себя затхлость поезда, остатки прежней жизни! (Да, здесь не надо экономить на восклицаниях!)

Метро неприятно удивит духотищей, способной дать фору плацкарту. Клокочущее кипение людей, эскалаторов и поездов превратит воздух в нечто вроде смолистой мглы. Если попытаться подобрать более точное сравнение, то, наверное, можно провести аналогию с застоявшимся банным дымом (скажем, из незакрытой печной дверцы, это вполне оправдает метафору). Сложно передать ужас от рыка проносящихся поездов, осязаемую до самых пяток боязнь, что тебя вытолкнут с платформы прямо под железные колеса. Но вот раскроются адские двери, и вся масса ринется прямо в брюхо металлическому чудовищу. Пихаясь, прижимая к груди портфели и сумки, словно опасаясь грабежа, каждый из участников безобразной давки будет усердно работать локтями и стараться обогнать другого в эстафете сжатия тел, кружащихся, как разноцветное белье в барабане стиральной машины. В толкотне Петра приподнимут на несколько вершков от земли, но удушье помешает насладиться полетом. В какой-то момент вся масса тел вытянется и спрессуется настолько, что прекратит колыхания. Стоящая толпа покажется зловещей сломанной машиной. Пытаясь разглядеть схему метро, чтобы понять, на какой станции ему нужно сделать пересадку, Петр заметит в руках одного из соседей смятое, как комок пластилина, лицо. Таким отчаянным образом низкорослый бедняга попытается сохранить свои глаза, лоб, нос, рот, щеки, а также уши, но по несчастливому стечению обстоятельств уже через секунду выронит злосчастный сверток. Под стоптанными каблуками гримаса сморщится еще больше, а вскоре, разорвавшись на куски, маска печального клоуна навсегда исчезнет. Одним словом, метро покажется по-настоящему опасным для жизни. Почему горожане готовы добровольно спускаться в эту преисподнюю? Странный, варварский ритуал.

Но жизнь над зловещим подземельем будет невозмутимо продолжаться. О дожде напомнят только стремительно высыхающие лужи, в которых искривленные ноги покажутся еще более торопливыми, чем вне их; зажужжат газонокосилки, заскрипят коляски, загремят крышки мусорных баков. Ему опять захочется бесцельно бродить по бесконечным улицам, и эти прогулки, представлявшиеся такими пустыми, такими унылыми в родном городке, обретут здесь таинственный смысл, начнут вселять силу, одухотворять. Что ж, так и будет фланировать по дворам и переулкам, быстрым или – чаще – медленным