Предчувствие - Анатолий Владимирович Рясов

В углу на месте книжных шкафов он различит замшелые разводы, а прикоснувшись к ним, почувствует запах, который ни с чем нельзя будет спутать: гадкая, режущая нос плесень. Какой хитроумный обман! Какая неслыханная подлость! Но на какой срок он заточен здесь? В каком преступлении его намереваются обвинить? Припишут к делу побег? Канальи! А вдруг все еще хуже и он давно мертв? Петру и правда покажется, что его душа уже в преисподней. Охваченный приступом клаустрофобии, он примется что будет сил колотить кулаками по тяжелой двери и звать на помощь. Так потянутся час за часом, но никто и не подумает спасать его. Разодрав в кровь пальцы, Петр продолжит биться в истерике, словно пациент, терзаемый электрошоком. Корчась на полу, он из последних сил примется колошматить ногами по двери и, лишь сорвав воплями пересохшее горло, расслышит голоса за стеной, а затем скрип ключа в замочной скважине. Наконец ослепляющий свет полоснет по его свыкшимся с непроглядной темнотой кротовьим глазам.

Пройдет несколько мгновений.

Петр осознает, что беды лишь намереваются начаться. За дверью он обнаружит толпу людей с жестокими, словно вывернутыми наизнанку лицами. Здесь будут все: толстухи с игральными картами, шпана из вагона-ресторана, врачи со скальпелями в руках, удивительно гадкие старухи, несносные дети, кто угодно – но только на этот раз каждый из них будет наделен незримыми властными полномочиями, покажется ожидающим последнего распоряжения (скрывающегося до поры) старосты, после которого уж точно никто не станет сдерживать своего желания немедленно линчевать пленника. Наконец над их недобрыми силуэтами станут различимы широкие плечи властителя, молоточки на его погонах примутся выстукивать траурный марш, под аккомпанемент которого начальник произнесет короткую, но неутешительную речь:

– Итак, молодой человек, вы – в вагоне для перевозки банковских ценностей. И у нас все больше оснований считать вас виновным в случившихся сегодня ночью неприятностях, а именно в убийстве и хищении значительной денежной суммы. (Вот тебе раз, подумает Петр.)

– Помилуйте, это выше всякого понимания, нет никаких сил терпеть это, я вот-вот сойду с ума! (Обреченный вопль нашего героя.)

– Симулянт! Мерзавец! Тварь! Вздернуть его!.. (Заревет разъяренная толпа![13])

Головорезы уже выхватят веревки и бритвы, как вдруг хор голосов перебьет чей-то уверенный баритон, его владелец произнесет всего одну фразу, но она заставит всех собравшихся, включая молоточкового старосту, перекосить лица в гримасах невыразимого ужаса. Да, каждый из них сожмется до размеров небольшой позорной кляксы – неприглядного мокрого места.

– Молодой человек со мной, – вот какие слова выговорит всемогущий господин.

Оторвав от груди подбородок, Петр взглянет исподлобья на поглаживающего серебряную бороду старца в белоснежном смокинге. Запонка на манжете поймает ослепительный луч солнечного света.

– Князь Воробьев, – отрекомендуется спаситель. – Следуйте за мной.

Толпа мгновенно расступится перед осанистым стариком и сгорбленным юношей, и через считаные мгновения они исчезнут в кружевной анфиладе арок. Впрочем, по опыту предшествующих событий Петр не станет возлагать слишком больших надежд на странное освобождение. Появится куда больше оснований считать, что это лишь еще одно предвестие дальнейших злоключений. Вдруг этот дед – маньяк или жрец таинственной церкви, намеревающийся принести его в жертву в соответствии с каким-нибудь жутким обрядом?

Но довольно.

Откажемся от столь сомнительного поворота событий, подобные трюки всегда будут казаться балансирующими на грани графомании и литературщины. Чтобы замять стилистическое фиаско, назовем произошедшее кошмарным сном (прием не слишком оригинальный, но что поделать). О да, Петр проснется оттого, что кто-то начнет усиленно тормошить его за плечо[14].

– Ну и горазды вы спать, молодой человек!.. – Понадобится некоторое время, чтобы сквозь слова проступила седая борода, а затем и сворачивающие белую простыню руки его соседа по купе – ироничного старичка-врача. – Через час приедем уже. Если, конечно, верить расписанию и проводнику.

Наконец Петр очнется, а трое его спутников выйдут в коридор – не то предоставляя нашему герою возможность причесаться и переодеться, не то и вправду заинтересовавшись заоконными декорациями с солнечной стороны. Принимая во внимание манеры соседей Петра по купе, не скроем, что первый вариант мы готовы назвать более убедительным. Однако не станем ничего больше сообщать о них, а обратимся к главному действующему лицу.

Как описать его завтрашний день? Утро словно бы начнется позже должного времени, опоздает на несколько суток. Но все же сон наконец станет сползать с окружающих предметов. Попросив у проводника кофе и печенье, невыспавшийся протагонист отдернет смятую занавеску и станет хмуро следить сквозь стекло за низкорослыми черными домишками, покосившимися столбами и деревьями. Они будут пролетать все с той же неимоверной быстротой – слишком стремительно, чтобы подчиниться желанию всмотреться в них. Стволы и листья сольются в плотный, непроницаемый фон, лишь некоторые верхушки будут прочерчивать над вытянутым пятном тонкую пунктирную линию. И столь же зыбкие отражения в бегущих лужах. Деревья покажутся затихающими звуками, которые, слишком быстро отзвучав, уже не дадут возможности себя переслушать, умрут. А что, если заменить все надгробия на деревья? Сопровождать каждую новую смерть лишь саженцем на могиле? Какой красивый это будет ритуал! Стволы заменят памятники, а ветви – погребальные венки. Необязательно сажать только кипарисы. Лучше избежать ненужной символики. Впрочем, когда-нибудь потом все равно придется вырубать иссохшие леса и сажать новые. Могильник сохранит свои главные признаки. Представьте нескончаемые повозки с сучковатыми бревнами и колтунами веток, серо-прозрачные джунгли утренних сумерек, километры руин, остовы колонизированных бурьяном колоннад, горы мусора. Широкие плато, усыпанные костями древних зданий и построек. Смотровые площадки истории. Нет сил продолжать этот невыносимый ряд.

С каждым новым глотком кофе к нему будут возвращаться силы. Как ни странно, именно опостылевшая серость законных пейзажей заставит Петра воспрянуть духом. Подернутые ленивой усталостью глаза засветятся знакомым нам пламенем. Звуковые шлейфы, тянущиеся за звоном колес, покажутся развевающимися знаменами его победоносной, героически стойкой армии. Нет-нет, радость не выветрится ни поездными сквозняками, ни нескончаемой ворчбой, ни глупыми галлюцинациями. Сокровенное желание и близость к его исполнению не должны быть омрачены мелочами. Он не придаст им сколь-либо серьезного значения – так машинист не станет обращать внимание на слепней, разбивающихся о лобовое стекло. Ликование будет только разрастаться, начнет просвечивать сквозь тело. Не так уж важно, чтó впереди – блаженства или бедствия, – главное, что они будут свершаться не в почти исчезнувшем «там». Эта вырванная у времени награда дороже любых мучений. Ждать уже недолго!

И вдруг по краям широкого стола снова рассядутся ангелы. Их зоркая беззлобность, блеск их серебряных перьев. Какие необычные, нептичьи глаза. Но что эти вестники сжимают в когтях? Каждый – что-то особенное. Как разглядеть эти предметы в белесом тумане? Странные гонцы, своими клювами они подтолкнут дары в его сторону. Что же? Он различит свечу и крохотный серп, еще что-то. Но вдруг все пространство встряхнет, и птицы исчезнут, как осколки болезненного сна. Лишь несколько прощальных взмахов, или даже и их не будет.

И снова за окнами опостылевшие пейзажи, которые никогда не станут другими, но все же сохранят внутри себя что-то трепетно-дорогое. Как старушки, припасающие в сумках платки и бутерброды, отчего-то он так и не сможет разлюбить этих бабулек, и в самых старательных его издевательствах укроется глубокая привязанность к ним. Все эти случайные, достающиеся по какому-то нелепому жребию попутчики, в компании которых почему-то нужно провести несколько дней жизни – с какой, собственно говоря, стати считать себя кем-то отличным от них? Но