Предчувствие - Анатолий Владимирович Рясов

– Нет-нет, я простужен, горло… – растерянно пробормочет неофутурист, не на шутку перепугавшись.

А несколько фриков, откупорив очередную бутылку, и впрямь примутся бормотать свои вирши (боже упаси, какая опасная примета). Сначала культурист с серьгой в ухе (брат Тегерана?) пробубнит нечто удивительно вялое, забавно контрастирующее с его разбитной внешностью, но какая-то толстуха, возможно давеча заглушившая хохотом выступление Париса Небова, тут же подскочит к качку со словами «Прочти посвящение мне!» и станет повторять свою просьбу, пока она наконец не будет исполнена. Через некоторое время здоровяка сменит горбатая графоманка, непрерывно вырисовывавшая в блокноте какие-то каракули на протяжении всего выступления бодибилдера, как скоро выяснится – новые стихи, законченные аккурат к моменту выхода на «сцену». К нашему счастью, не все испещренные каракулями страницы ее блокнота будут обнародованы в этот вечер, между прочим изрядную часть этих опусов составят ритмизованные и зарифмованные фрагменты постструктуралистских трактатов (не Козлатова ли? впрочем, читать она будет так же неважно, как и деятели из «Суффикса», в том же неподражаемом ритме барахлящей радиолы[25]).

Как бы то ни будет, голоса выступающих привлекут не намного больше внимания, чем приглушенный звук случайно включившегося радио. Куда больше всех займут ганджубас, выпивка и поглощение охотничьих колбасок. Какой-то умник заведет речь об этимологии фамилии хозяина квартиры (в его представлении она окажется связанной не только со шкурой и шинами, но и с яффской шакшукой). Да, все будут трепать языками (иные даже безуспешно попытаются перейти на французский), перемещаться с места на место, танцевать, кричать «Давай поцелуемся!», даже петь – правда, этот ор будет напоминать одну нескончаемую песню с однообразными куплетами. Сосредоточенные взгляды тех, кто якобы еще готов к восприятию поэзии, на поверку окажутся стеклянными, безнадежно хмельными очами, уставившимися в случайно совпавшие с местом нахождения декламаторов тусклые точки. Очень скоро многие из них захрапят по углам.

Признаемся, и Петру придется приложить немало усилий, чтобы расслышать поэтические кудахтанья; что-то подскажет ему, что события этой ночи если вообще сумеют выстроиться в памяти, то весьма и весьма неотчетливо. Он будет вслушиваться в звук дремлющих фраз, словно в убаюкивающий шелест дождя. Кстати, одной из последних реплик окажется заплетающееся откровение Шакуршинова: «Вот почему, скажи, почему я так сразу готов в тебя влюбиться? Старик, поверь, у тебя большое будущее». Опять старик. На этот раз Петр и впрямь почувствует себя постаревшим. Затем окаменевшие жесты начнут меркнуть в пыльно-сером свете, словно его взгляд будет скользить сквозь них.

Но где же ненаглядная Грета? В самом деле, где она? Ее локоны, ее тонкие пальчики, ее неподражаемые гримаски, как отыскать их? – спросите вы. Ах, к этому моменту она уже уснет на полу, подложив под головку чей-то сальный пиджак. Тут же рядом, прикрыв физиономию соломенной шляпой, будет валяться Стрекуло, а неподалеку, уронив головы на стол, погрузятся в дрему Козлатова (если это будет она) и кузен Тегерана. Настанет тот самый момент, который по какому-то необъяснимому согласию все посчитают окончанием попойки. Почти одновременно затихнут все голоса, и отчего-то Петру станет чуточку грустно. Что ж, хороший повод прервать этот не в меру затянувшийся эпизод.

Эпизод десятый,

который поведает нам о другой авантюре

Забудем ненадолго о нашем герое и его новых знакомых, безо всякого такта норовящих впрыгнуть в повествование. Не вечно же нам толкать в гору один и тот же камень. Сюжетное ответвление – не такая уж простая задача, спору нет, но попробуем с ней справиться. Оставим же Петра до поры до времени.

Итак, в едва приметной выпуклости узкого лезвия отразятся мерцания причудливых подвесок, преломляющие мягкий свет. Нож для разрезания страниц – весьма изысканная вещица, что и говорить, особенно если принять во внимание рукоятку из слоновой кости в виде фигурки шумерской богини Нисабы. Обратите внимание на ее скорбный взгляд! Ах, нет, не успеете, нож сейчас уберут в футляр. Увы, такие лезвия, хоть и восхитительны, почти бесполезны сегодня. Впрочем, в этом доме найдутся старинные тома с неразрезанными листами. Если вы всмотритесь в отражения на канделябрах, то, скорее всего, различите чуть искривленные хрустальным зеркалом длинные ряды книг – полумесяцы золотистых переплетов. Но лучше, чтобы не сломать глаза, просто поверните голову, вот же они, прямо за вашей спиной, боже, как вы порой невнимательны! Двоеточие: упирающиеся в потолок книжные шкафы, заметные для любого посетителя, исключая чудаков вроде вас – тех, что будут почем зря пялиться на люстру; точка с запятой; шкафы совсем рядом – на расстоянии нескольких вытянутых рук от вас. Посмеем надеяться, теперь уж вам удастся вдоволь насладиться видом стеллажей. Так восхищайтесь же! О, широкие, возвышенные, двухстворчатые! Словно порталы в таинственный мир! Ах, сколько грации в этих неповоротливых тяжеловесах! Нет, не подумайте, мы вовсе не в квартире как-то раз упомянутого школьного учителя, его так называемое собрание – лишь затрапезная стопка брошюрок в сравнении с этой величественной коллекцией, дающей фору любому домашнему книгохранилищу. Надо ли говорить, что еще меньше общего у этой залы обнаружится с шакуршиновским бедламом, описанным в предыдущем эпизоде. Нет, тут только вдумчивая тишина, сердцебиение вечности, только чистота и строгость мысли. Опять-таки, и вдохновение здесь – частый гость. Но в самом деле, где же мы на этот раз?

Георгий Шалвович (пора назвать имя хозяина дома) задумчиво покрутит в руках хрупкое тельце Нисабы, но не станет брать с полки оригинальное издание Philosophie der Kunst, чтобы разрезать несколько страниц. Не ради чтения, нет, к тому же немецкий язык останется ему неподвластен, а просто ради вслушивания в чарующий звук рвущейся от надреза бумаги. В тихой комнате этот шорох особенно вкрадчив. Рассечь несколько страничек за вечер – какое успокоение, какая отрада, но, увы, не сегодня. Нисаба отправится в уготовленный для нее саркофаг. Нет, на этот раз ему не захочется подойти к полкам, чтобы на секунду-другую взвесить в руке том Бунина или Музиля. Он не доставит себе даже удовольствия в тысячный раз окинуть взглядом великолепную библиотеку. Какая-то странная, необъяснимая скука охватит тридцатипятилетнего эстета. Признаемся, это с ним не в первый раз. Обычная субботняя хандра. Вполне вероятно, всему виной лишний бокал вермута.

Что ж, мы обязаны сказать несколько слов о Скунском. Да, именно такой фамилией камень судьбы одарит респектабельного господина. Попробуйте отгадать, какая кличка закрепится за мальчонкой уже в первых классах школы, если не раньше. Едва ли придется долго размышлять. Вы правы: Скунс. Коротко, хлестко и бессердечно. (Тут, правда, скажется и одна непритязательная привычка карапуза, но не будем вдаваться в лишние подробности.) Вот и верь теперь басням отца (Шалвы Георгиевича, царствие ему небесное) о восхождении рода Скунских к библейским патриархам, Рамзесу Второму и шотландским монархам. Что поделаешь, школьники горазды на глупые, жестокие выходки. Тупые неучи. Но Скунс отплатит им тем же. Не будем впадать в преувеличения, но, возможно, именно эта унизительная кличка и научит парня непоколебимости. Уже в самом раннем возрасте (должно быть, в подготовительной группе детского садика) он на своем дошкольном языке поклянется, что однажды оставит однокашников далеко позади, втопчет их в грязь, смешает с пеплом. Остерегайтесь столь незаурядной злопамятности! Берегитесь, если выяснится, что и вы однокашник Скунского! Бойтесь изуверской, но заслуженной кары! Не гневи олимпийца ропотом, молись ему шепотом!

Да, Гоша сделает нешуточную карьеру. Откуда-то в нем обнаружится эта хватка, эта решительность,