И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

побежал на горшок, чтобы удовлетворить свою биологическую потребность в испражнении, возникшую совершенно внезапно. Пока он, собственно, данную потребность удовлетворял, слуги уже успели принести завтрак и новые документы, присланные Франком и несколькими руководителями «кварталов». Секретарь Фельона поинтересовался у управляющего, как скоро тот сможет приступить к делам, на что получил весьма обнадеживающий ответ: «Как только это дерьмо перестанет из меня выходить – сразу же и приступлю!» Секретарю пришлось удалиться и оставить Фельона одного. Просидев так минут тридцать, он наконец поднялся и пошел одеваться. Выбрав наименее броский костюм, он наспех оделся и вышел в рабочую часть шатра. Там его дожидался Клод. Меж тем слабость, нахлынувшая так же внезапно, как и диарея, стала сильней и не отпускала более Фельона. Отвратительный чернильный привкус все не проходил, заставляя его пить уже кипяченую воду, доставленную в шатер по указанию Хозяина, лишь бы избавиться от ужасного ощущения.

– Что ты хотел? – спросил Фельон Клода. В голосе его чувствовалась ужаснейшая усталость.

– Месье, доброго утра, – произнес Клод, обратив внимание на слегка посиневшее лицо управляющего. – Простите, с вами все хорошо?

Фельон слабо рассмеялся.

– Если бы все было хорошо, Клод, – сказал он, протирая руки спиртом, – то я бы не выглядел сейчас как утопленник, ха-ха. Мда, сравнение не самое лучшее. Так говори же, что у тебя?

– Месье, у нас возникла некоторая проволочка, связанная с выдачей дополнительных премий сотрудникам, работавшим в службе посыльных, билетеров и поваров. Необходимо ваше разрешение на выписку для них общей суммы на двести тысяч франков.

Фельон не слушал. Вернее, он слушал, но не понимал, о чем говорил Клод. Ему стало очень душно, боли из желудка переместились в районы груди и брюшной полости. Сидеть в кресле стало почти невыносимо. Вода больше не лезла внутрь, выливаясь изо рта. Кашель, подступавший сразу после этого, был до того тяжелым и больным, что Фельону хотелось разорвать себе горло.

– Месье, вы меня слышите? – спросил Клод.

– Позови Германа, – слабо произнес Фельон и быстрым движением достал носовой платок из кармана. Через мгновение его стошнило.

– Унеси! Выбрось сейчас же! – быстро крикнул он секретарю, вошедшему в шатер.

Клод в спешке побежал за Скоттом, перед этим успев окликнуть слуг, чтобы те помогли управляющему. Они перенесли его на кровать и поставили рядом медный таз. Последующие несколько минут Фельона продолжило жутко тошнить, не давая возможности перевести дух. Клод вернулся со Скоттом и группой санитаров. Фельона раздели и подготовили для осмотра. Герман осмотрел его и сделал единственное заключение, совпадавшее по симптомам:

– С наибольшей долей вероятности, это холера, господа…причем уже в альгидной стадии. Необходимо предпринять срочные меры для спасения месье Фельона. Для начала следует полностью исключить допуск в шатер посторонних лиц. Кроме меня и моих ассистентов сюда могут войти месье Клод, секретарь месье Фельона, а также лица, допуск которых разрешит лично Хозяин, либо же я. Остальных не пускать – так и передайте надзирателям.

В течение почти трех часов, прошедших после первого приступа болезни, Фельону стало несколько легче. Тошнота прошла, он смог немного разговаривать. Однако дикие боли в груди, кишечнике, желудке не прекращались. Конечности, в основном пальцы рук и ног, заметно посинели. Клод, все это время не отходивший от своего начальника, заметил, что и лицо его посинело до жути и покрылось каплями пота; словно свинцовый налет осел на нем. Доктор Скотт предпринимал всевозможные попытки скорейшего спасения Фельона: впрыскивал мускус, указывал санитарам, чтобы растирали тело, ставил компрессы и даже пускал кровь из рук – только толку от этих действий не было. Непроизвольный понос то и дело мучил слабевшего управляющего, не давая и десяти минут спокойно полежать в постели. Само постельное белье, к слову, меняли по нескольку раз за один час, благо, и белья много имелось, и испражнения (уж простите за откровенность) на дополнительно постеленные слои ткани и, если Фельону позволяло состояние, то на горшок.

Из-за того, что цирк в это время работал, надзиратели постарались обеспечить максимальную секретность сведений, поступавших из шатра управляющего в шатер Хозяина и в лазарет. Однако среди многих сотрудников уже начались перешептывания о причине столь усиленной охраны шатра Фельона, а также нескончаемого потока санитаров, бегавших то туда, то сюда. Из-за этого пришлось на время остановить активное лечение, дабы успокоить начавшееся бурление среди циркачей, потому как оно в любой момент могло перейти и на посетителей. Данная мера имела, как можно догадаться, крайне негативные последствия. Всего за несколько часов, прошедших после начала первого приступа болезни, у Фельона начались судороги. Конечности извивались в неконтролируемой «пляске ужаса», лишая санитаров возможности продолжать растирание тела. В редкие минуты спокойствия Фельон старательно бормотал: «Упаси, Господи, всех, и меня боле!» Смерть была уже рядом, это чувствовал не только сам умирающий, но и все, его окружавшие. Тем не менее, Герман не оставлял попыток найти способ излечения Фельона. Когда цирк закрылся, он вновь прибегнул к кровопусканиям. Эффекта опять не было никакого. В момент бинтовки руки Фельон неожиданно закричал:

– Черт тебя подери, Герман! Я уже почти целый день здесь испражняюсь и не могу даже шевельнуться без дьявольских болей! Сделай же что-нибудь, скотина!

Слова эти вышли изо рта его с такой скоростью и силой, что Герману на мгновение показалось, что Фельон и вовсе начал поправляться. Однако, когда тот, после вопля отчаяния, откинулся на подушки и продолжил тихо бессвязно бредить, вся надежда исчезла. К вечеру стало совсем плохо. Больше состояние Фельона скрывать было невозможно. Пришлось всем рассказать, что он заразился холерой, систематически нарушая рекомендации доктора и в огромных количествах поглощая сырую воду. Отца Дайодора все же решили пока не звать – болезнь могла отступить в любой момент. С течением времени Герман пришел к выводу, что священника лучше и не приглашать вовсе. «Не думаю, что ему захочется проводить елеосвящение над беспрерывно испражняющимся полутрупом синего цвета», – думал он в то самое время, пока искал методы лечения холеры в книгах, что имелись в его библиотеке.

Всю ночь над Фельоном, словно мухи, кружились санитары и ассистенты, меняя белье, проверяя пульс, который уже давно напоминал дрожь туго натянутой нитки, которая вот-вот порвется. Ближе к утру Фельона начало рвать кровью. Продлилось это почти час, пока, казалось, последние остатки пищи не вышли из желудка. Но…после стала выходить вода. Началось обезвоживание, от которого страдал весь организм. Когда Фельону предложили выпить хоть стакан кипяченой воды, он, пересилив себя, пугающе воскликнул: «Как прекрасен этот мир, словно в Раю живу я, словно Рай состоит из всеобщей любви и ненависти