Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем - Сигизмунд Доминикович Кржижановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С тем же примерно успехом можно сосредоточиться и на чисто литературных ассоциациях. Кржижановский называл себя сатириком – в свифтианском понимании этого родового обозначения. Его герой – поэт и странник, alter ego автора – либо слишком мал, либо чересчур велик для окружающих. И потому неприкаян «в прекрасном и яростном мире». Но в принятом им свифтовском наследии таилась и наследственность: подобно Свифту, он замолк задолго до последнего своего дня…
Наконец, не лишена смысла и попытка вообразить судьбу этого писателя, так сказать, в сослагательном наклонении: что могло быть, если бы… Совершенно в духе Кржижановского, одним из первых в мире задумавшегося о вариативности истории и пребывания человека в ней и о роли ничтожных вроде бы, «условных» частиц в «закономерном» (как видится задним числом, «обратным взглядом») течении событий. Поводов к такого рода размышлениям его биография дает предостаточно. Например, наследство, оставленное ему дядей, Павлом Александровичем, в семнадцатом то ли в восемнадцатом году, – небольшая усадьба под Киевом (дом, сад с замечательным розарием) и достаточные для умеренной жизни деньги, – чего еще желать решившемуся на писательство! Только вот воспользоваться наследством племяннику – по известным причинам – не довелось, послужили ему лишь письменный стол, ставший грудою дров особенно лютой зимою, да чесучовый пиджак явно с чужого плеча… Или, допустим, отъезд, то бишь «бегство», или, как назвал его земляк и добрый знакомец, «бег» в начале двадцатых годов за границу, в эмиграцию, где ему, полиглоту, знатоку театра, музыки, литературы, философии, скорее всего, пусть не без труда и не сразу, удалось бы найти свое место в культурном пространстве межвоенной Европы. Тем более что возможность такая и раньше была – перед Первой мировой, накануне «настоящего двадцатого века». Тогда, в тринадцатом году, он, двадцатишестилетний, только что окончивший университет, уже решивший, знающий, что будет писателем, приехал в Париж. Бродил по набережным, взбирался на Эйфелеву башню, кружил Латинским кварталом, заходил в монпарнасские кафе – «Rotonde», «Dôme», «La Closerie des Lilas», а совсем рядом, на тех же улицах, за столиками тех же кафе, – Модильяни и Пикассо, Аполлинер и Бретон, начнешь перечислять – не остановишься, словом, все, кому предстоит создавать европейскую культуру XX века, его ровесники. И кажется: только шаг в cтopoнy, к ним, несколько французских слов – и он среди них, один из них…
Любая из этих версий имеет право на существование, потому что не противоречит ни автобиографическим сведениям, ни мемуарным свидетельствам, ни его прозе.
Общую же для всех вариантов документалистику можно изложить в нескольких абзацах.
Сигизмунд Доминикович Кржижановский родился 11 февраля (30 января) 1887 года в тогдашних окрестностях Киева, в католической польской семье. Отец, Доминик Александрович, отставной офицер, служил бухгалтером на заводе Рябушинского. Мать, Фабиана Станиславовна, урожденная Пашута, вела дом, растила детей – без намека на строгость. Мягкая и мечтательная, хорошая музыкантша, она мало соответствовала расхожим представлениям о многодетной хозяйке дома.
Выйдя на пенсию, отец Кржижановского купил домик на киевской окраине. Теперь это место, Демиевка, – почти центр, четверть часа ходьбы от Крещатика. Дом, понятно, не сохранился. Но уцелели и костел поблизости, и здание Четвертой гимназии, где учился Кржижановский – и еще многие киевские знаменитости, например Ярослав Ивашкевич и Александр Вертинский.
После гимназии, в девятьсот седьмом, Кржижановский поступил на юридический факультет Киевского университета, одновременно занимаясь классической филологией и слушая лекции по истории философии. В студенческие годы начал печататься: сперва – стихи, которые писал с отрочества, позже – путевые очерки об Италии, Австрии, Франции, Германии (маршруты его летних, «каникулярных» заграничных поездок были по тем временам обычны, даже банальны).
По выходе в 1913 году из университета добывал хлеб насущный в качестве помощника присяжного поверенного. А с восемнадцатого года, поддержанный другом, композитором Анатолием Буцким, бросил судебную практику и стал читать лекции по истории и теории литературы, театра, музыки, преподавать в Киевской консерватории, Театральном институте имени Н. Лысенко, в Еврейской студии.
В начале 1919 года, в первом номере журнала «Зори» появилось его сочинение «Якоби и „Якобы“» – то ли философский диалог, то ли историко-филологическое эссе, то ли опыт футурологического прогноза, – в определении жанра мнения расходятся, сам же автор называл эту вещь то «сказкой-диалогом», то «рассказом». И считал дату публикации началом своей профессиональной литературной работы (начало, замечу, довольно позднее, иные его сверстники по нескольку книг успели выпустить; впрочем, любимые его писатели – и литературные предшественники – тоже начинали не рано, кроме разве По и Честертона: Свифт – в том же возрасте, что и Кржижановский, а Гофман и Мейринк – и того позже). С этой поры среди его коллег-знакомых – Сергей Мстиславский, Ольга Форш, Владимир Нарбут, Михаил Булгаков, Александр Дейч…
В 1920 году он познакомился с артисткой Анной Бовшек – и оставшиеся тридцать лет жизни были связаны с нею. Два года спустя перебрался в Москву, поселился на Арбате (дом 44, квартира 5 – первый и последний его московский адрес), в крохотной комнатке-«квадратуре» некогда роскошного голубого графского особняка, переполненного теперь новыми «хозяевами», все отнявшими и поделившими, так что каждому досталось всего ничего. Отсюда начинались и здесь заканчивались московские прогулки его персонажей, и, думается мне, писательская манера Кржижановского вобрала особенности этого тесно замкнутого пространства, почти вплотную сдвинутых стен, стискивающих многоверстно выхоженную тему до предельно лаконичных размеров новеллы, тут же отражающих звучащие слова, выявляя акустические переклички потаенных смыслов их, так что «немногим говорится многое»; да и сама комната, ее поневоле скудная обстановка, не раз описана. Например, так: «Кроме стола, служившего кладбищем вымыслов, в комнате моей находились: кровать, стул и книжная полка – в четыре длинных, вдоль всей стены доски, выгнувшихся под грузом букв» («Клуб убийц букв»).
Уже через несколько месяцев после переезда он был приглашен Александром Таировым преподавать в Экстемас (Экспериментальные театральные мастерские при Камерном театре). Официально его курс именовался «Основы внутренней техники актера». Кржижановский предпочитал заглавие вдвое короче: «Психология сцены». Составленную им программу стоит, по-моему, воспроизвести дословно – она дает представление о его культуре, образовании, мышлении:
«I. Театр как реальный ряд, данный со скоростью идеального ряда. Техника скоростей – основа театра.
Театр вне „театра“ (театрализация жизни).
Развитие театрального инстинкта в человеке:
а) детство; б) отрочество; в) юность.
Закрепление театрального инстинкта в человеке:
а) извнутри (внутренняя техника; сценическое дарование); б) извне (школа; внешняя техника; опыт).
II. Актер как разновидность человека. „Проблематический“ мир сцены. Индивидуум и „дивидуум“: омножествление „я“. Изменчивость в природе и изменчивость на сцене. Внутренняя техника театра (драматургия актера). Актер и зритель. Приемы изучения актером своего зрителя.
III. Техника:
а) ускорения и задержек реакции – учение о темпераментах; б) памяти; театральная мнемоника; эмоциональная память; в) эмоции; жизненная и сценическая эмоция; игровая эмоция; теория Ланга–Джемса; г) воли; психология усилия, внимания, борьбы мотивов; идеомоторность; теория „цели“.
IV. Выразительность игры. Техника: а) трагического и б) комического.
Бессознательное и осознанное. Работа над ролью.
Включение роли в пьесу.
Воздействия автора – режиссера – партнера – зрителя – критика.
О причинах изнашивания роли.
Театр как предвосхищение грядущего».
В декабре 1923 года на заседании театральной секции год
