Этюды об Эйзенштейне и Пушкине - Наум Ихильевич Клейман

все участники разговора знают объект, который им обозначается. ‹…›

…Употребление собственных имен в художественном тексте создает несколько странную, с коммуникативной точки зрения, ситуацию. Требуется интимное знакомство с внетекстовой сущностью объекта, а объект как таковой вне текста вообще не существует.

Ю. М. Лотман. Спецкурс «Роман в стихах Пушкина „Евгений Онегин“» в Тартусском университете. 1975

Черновой автограф строф XXIII–XXIV из второй главы

Печатный текст черновика начала строфы XXIV из второй главы романа «Евгений Онегин» в VI томе Полного собрания сочинений А.С. Пушкина (1937)

Брату Эммануилу и его жене Рите

Зачеркнутое имя героини

Едва произнесешь «Ее сестра звалась…», как любой школьник в России, «проходящий» по литературе «Евгения Онегина», подхватит:

…Татьяна[377].

И многие по памяти продолжат:

Впервые именем такимСтраницы нежные романаМы своевольно освятим.

Учебники не упускают возможности отметить демократизм Пушкина – ведь он присвоил дворянке Лариной простонародное имя, «с которым неразлучно Воспоминание старины / Иль девичьей!». Нас убеждают, что именно народность героини поэт подчеркнул своим 13-м примечанием к тексту романа:

«Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фёкла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами».

Не замечаются ни Воспоминанья старины (древность имени) в стихе, ни указание на его иноязычность в примечании, – зато подчеркивается социально «низовая» распространенность имени Татьяна в России начала XIX века.

Юрий Михайлович Лотман в комментарии к XXIV строфе главы второй развил идею, что такое имя непривычно для русской литературы пушкинской эпохи. Он дал важную справку о тогдашних стилистических предпочтениях в использовании имен прозаиками и поэтами:

«Элегиям подобали условные имена, образованные по античным образцам (типа Хлоя, Дафна), в романсе или эротической поэзии допускались „французские“ Эльвина, Лизета, Лилета. Роман допускал „русские“, но „благородные“ имена для положительных героев: Владимир, Леонид; „комические“ для „характерных“ персонажей: Пахом, Филат. Среди имен, даваемых отрицательным персонажам, было и Евгений. Имя Татьяна литературной традиции не имело»[378].

Владимир Набоков в своем пояснении строфы тоже не обошел простонародность имени героини и добавил важную деталь из рукописей:

«В черновике этой строфы (2369, л. 35) Пушкин примерял для героини имя Наташа (уменьшительное от Наталья) вместо Татьяны. Это было за пять лет до того, как он встретил свою будущую жену Наталью Гончарову. Наташа (как Параша, Маша и др.) – имя с гораздо меньшими возможностями рифмы („наша“, „ваша“, „каша“, „чаша“ и еще несколько), чем Татьяна. Имя Наташа уже встречалось в литературе (например, „Наталья, боярская дочь“ Карамзина)»[379].

Скорее всего, писателю не довелось увидеть репродукцию автографа, на который он сослался. Это «вторичный» черновик, явно переписанный с предшествующей рукописи: все стихи написаны хотя и с пропусками некоторых слов, но не так спонтанно и многослойно, как Пушкин записывал их на начальной стадии сочинения. Здесь же, в первом стихе будущей строфы XXIV, было сначала уверенно записано имя, которое пушкинисты прочитали как Наташа.

Потом оно было зачеркнуто, над ним надписано: Татьяна.

Присмотримся к зачеркнутому имени и попробуем понять, что за ним таится.

В скорописи Пушкина многие буквы выглядят очень похожими, и можно легко ошибиться в прочтении слова, если не ясен его контекст. Так, прописные «П» и «Н» у него часто выглядят одинаково, равно как и строчные «р» и «т». Достаточно сравнить их написание в наброске «Когда порой Воспоминанье…», где прочитаны тексты почти всех стихов:

Не в светлый кр[ай]…Неизъ[яснимой]…Печальный остров —берег дикойКогда порой…Грызет мне сердце в тишине…

В зачеркнутом имени Ольгиной сестры первая буква может быть и «Н», и «П», а третья буква мало чем отличается от «р» в словах сестра, страницы, романа.

Имя можно прочитать не только как Наташа, но и как… Параша.

Набоков в комментариях к авторской правке стиха неслучайно вспомнил Наталью Гончарову, еще даже не встреченную Пушкиным, – в пушкинистике сильна традиция «сближать» творения с реалиями биографии автора и проецировать одно на другое.

Меж тем можно, не выходя в биографию, остаться внутри творческого мира Пушкина – и обнаружить совсем другие связи и переклички зачеркнутого имени.

Едва прочитав в фотокопии автографа имя Параша, я поневоле вспомнил поэму «Медный всадник», где, как известно, героев зовут Евгений и Параша.

Признаться, это воспоминание вызвало во мне, прежде всего, сомнение в правильности иного чтения – ведь на новую расшифровку зачеркнутого имени могло повлиять знание более поздней поэмы.

Но тут в памяти всплыл стих о матушке Лариной из той же второй главы «Онегина»:

…Звала Полиною Прасковью.

Какую Прасковью? Мы привыкли воображать за этим именем горничную из крепостных, имя которой офранцузила барыня, любительница сентиментальных романов, – об этом тут же сообщают Читателю иронические стихи:

Но скоро все перевелось:Корсет, Альбом, княжну Алину,Стишков чувствительных тетрадьОна забыла; стала зватьАкулькой прежнюю Селину.

Две горничные в одной строфе возможны, конечно, но, при пушкинском лаконизме, все же маловероятны.

«Княжна Алина» в свою очередь заставила вспомнить приезд Лариных в Москву и восклицания при встрече кузин – деревенской и столичной: – Княжна, mon ange! – «Pachette!» – Алина!

Пашетт – переиначенная на французский манер Паша-Параша-Прасковья: это и есть имя матушки Лариной[380]!

Известен старинный обычай в русских семьях: называть первого сына именем отца, первую дочь – именем матери. В таком случае Пушкин на раннем этапе сочинения романа мог примерять героине, которая еще не появилась в тексте, имя Прасковьи (Параши). И его вряд ли могла смущать «бедность рифм» к этому имени: ведь он мог бы использовать в романе и ее «офранцуженное» матушкой имя – Полина, традиционное в романах, к которому в русском языке есть не меньше созвучий, чем к Татьяне.

Вполне вероятно, что имя Прасковьи-Параши-Полины еще вертелось в воображении поэта, когда, сочиняя главу вторую, он должен был представить героиню романа. Оно могло влететь в строфу в последний раз – ведь мы не знаем предыдущих черновиков строфы. Возможно, в них Пушкин намечал и другую рифму к имени – хотя бы и «наша» в третьем стихе будущей XXIV строфы. Но в этом автографе Параша-Полина окончательно уступила уже найденной альтернативе.

Итак, ранний слой первого стиха будущей XXIV строфы может читаться так:

Ея сестра звалась… Параша

Троеточием перед именем Героини Пушкин синтаксически обозначает паузу, так как предвидит реакцию эпатированного Читателя на столь «нероманное» имя.

Зная, что имя Татьяна прозвучит для Читателя не так скандально, как Параша, он в беловике строфы поставит троеточие после имени старшей сестры, в конце строки – так пауза обозначит скорее задумчивость, чем шок.

Но, видимо, еще от раннего варианта какое-то время оставалось намерение полушутливо извиниться за дерзость:

(Мне жаль, что именем такимСтраницы нашего романаЕще [впервые?] освятим) (VI, 289)

В черновике был вариант «Не устрашаясь освятим» – Пушкин подчеркивает смелость своего решения. Но одновременно удивляется, что до сих пор для героинь романов не использовалось имя, способное освятить его страницы. Именно этот глагол он сохранит в окончательной версии:

Ее сестра звалась Татьяна.Впервые