Этюды об Эйзенштейне и Пушкине - Наум Ихильевич Клейман

Так, из разных источников известна полушутливая жалоба Пушкина, обычно цитируемая со слов княгини Мещерской в пересказе Льва Николаевича Толстого:

«Представь, какую штуку удрала со мной моя Татьяна! Она – замуж вышла. Этого я никак не ожидал от нее!»

Некоторые пушкинисты сомневаются в достоверности этих свидетельств, но не меньше оснований доверять им. Слова Пушкина не означают, конечно, будто Татьяна Ларина должна была добровольно дать обет безбрачия. Смысл их в том, что поначалу Пушкин просто по сюжету не предполагал замужества героини. Приступая к работе над романом, он, видимо, представлял себе ее судьбу иной, чем та, которую мы знаем сейчас. И вовсе не случайно он чистосердечно признавался в финале, что поначалу «даль свободного романа… Еще не ясно различал».

Неясность дали – будущего развития романа – была связана, конечно, не со слабостью воображения Пушкина: он мастерски строил сюжет, когда ставил перед собой такую цель. Тем более для него не составляла проблему сложность версификации, хотя между романом в прозе и романом в стихах, как мы помним, «дьявольская разница», и автографы Пушкина показывают невероятную по тщательности и вариабельности работу с каждым словом и стихом.

Длительность работы над «Евгением Онегиным» (7 лет, 4 месяца, 17 дней, по авторскому подсчету) объяснима давно замеченным фактом: по ходу сочинения романа менялся его сюжет, а с ним как-то изменялся и смысл задуманного.

Гибкость замысла была изначально присуща этому творению Пушкина. Он сам утверждал в конце первой главы, что в процессе сочинения (гипотетической «Поэмы песен в двадцать пять», или начатого романа в стихах) еще размышляет о «форме плана» и имени Героя. Не удивительно, что, начиная вторую главу, он все еще выбирал имя для Героини и окончательно остановился на имени Татьяна при сочинении XXIV строфы.

Определим для себя, к какому из «измерений» романа могла относиться «форма плана» – к составу событий, образующих фабулу романа, или гораздо более широкому кругу мотивов, тем и авторских размышлений, который образует сюжет (воспользуемся чеховским пониманием этих терминов)[382].

Как известно, повествование в «Евгении Онегине» развивается сразу на трех уровнях – не изолированных один от другого, а контрапунктом связанных между собой.

На одном – фабульном – действуют вымышленные герои. Автор может обращаться к ним («Татьяна, милая Татьяна, / С тобой я вместе слезы лью»), знает их мысли, чувства, письма («Письмо Татьяны предо мною…»), но в происходящих с ними событиях никак не участвует.

На втором – сюжетном – в так называемых «лирических отступлениях» развивается линия взаимоотношений Онегина и Автора, роль которого в романе не менее значительна, чем роли Героев, Евгения и Татьяны. Именно этот пласт повествования был назван Белинским «энциклопедией русской жизни». Автор то и дело «отвлекается» от персонажей, от их поступков и переживаний. Он ведет рассказ о чем ему угодно, часто о себе и событиях своей биографии, но именно тут лаконичными штрихами представлены картины современности и предания истории, повседневность России и мифологические образы, политические аллюзии и литературные реминисценции. Автор размыкает рамки фабулы и выводит повествование на уровень своих размышлений и чувств, наблюдений и воспоминаний. В это авторское пространство бывает впущен Онегин, но в нем не появляются Татьяна и другие персонажи.

Третий уровень можно назвать коммуникативным. Автор время от времени обращается к Читателю, доверительно беседует с ним и фактически делает его еще одним персонажем романа – своим Другом, «зеркальным» по отношению к Онегину. Как в лирике и в поэмах, пушкинские aparte в романе адресованы не только Читателю-Современнику, но и Читателю-в-Будущем.

Пушкин включил в роман Читателя как персонажа уже во второй строфе первой главы. С ним первым он грустно прощается в XLVIII и XLIX строфах последней главы, прервав рассказ о судьбе Героя «в минуту, злую для него».

Оставаясь пока на уровне фабулы романа, зададимся вопросом: в каком направлении могла тут меняться форма плана?

Пушкинисты давно подметили одну из основных особенностей фабулы – композиционную симметрию и зеркальность двух любовных объяснений:

благородный отказ Героя соблазнить влюбленную в него девушку —

и отказ Героини, все еще любящей его, но уже замужней, ответить на внезапно вспыхнувшую страсть Героя.

Предполагается, что эта ось определились еще на раннем этапе.

Но если Пушкин тогда не предполагал замужества героини романа, то вовсе не супружеская верность, а какая-то иная, очень важная причина должна была обусловить отказ Героини от счастья с любимым.

Какое препятствие ее счастью замышлялось в начале работы?

Что повлияло на намерения Автора, заставив изменить важнейший мотив фабулы?

Какой, вообще, поначалу представлялась Пушкину судьба героини, для которой он выбрал имя Татьяна?

Становлением романа в свое время занимался Игорь Михайлович Дьяконов. Видный историк-востоковед, знаток древних языков, он называл свои занятия пушкинской текстологией одним из любимых хобби. Позиция любителя, осознанно или интуитивно, помогала ему освободиться от негласного, но строгого табу в среде пушкинистов-профессионалов: нельзя додумывать за классика.

Итог многолетних текстологических штудий Дьяконов изложил в статье «Об истории замысла „Евгения Онегина“»[383].

Эта работа признана важным этапом в осмыслении романа и его эволюции. Однако не со всеми исходными установками и выводами ученого можно сегодня согласиться.

Дьяконов подошел к замыслу как живому процессу с меняющейся сюжетной перспективой. Его анализ рукописей помог увидеть роман в развитии, а Пушкина – в творческих поисках. В этом – непреходящее достоинство его исследования.

Вместе с тем ученый не подверг сомнению многие установки пушкинистики, казавшиеся тогда аксиомами. Так, он полагал, что в воображении автора с самого начала работы сложились представления о героях романа, об отношениях между ними и об основной интриге фабулы. Вслед за Борисом Соломоновичем Мейлахом он подчеркивал «целеустремленность поэта от плана и до конца его воплощения как наиболее характерную черту пушкинского творчества».

Дьяконов был уверен, что «между 1820 и 1823 г. был написан и продуман план большой поэмы, затем переосмысленной как роман в стихах, и что в этот план – скорее всего под условными именами типажей-образцов – были введены по меньшей мере главные протагонисты, без которых не могло быть и самого романа: умный, но пустой повеса-скептик, терпящий поражение по ходу фабулы, и женщина, обнаруживающая высокие качества души, ум и силу воли».

При такой убежденности в планомерном и целеустремленном характере творчества Пушкина естественно было выводить замысел образа Татьяны исходя из завершенного произведения:

«…так как принципиальное решение романного конфликта, несомненно, тоже должно было присутствовать уже в первоначальном плане (ибо и без него не было бы этого романа), мы вправе для характеристики героини привлечь и те черты, которые полностью проявляются лишь в развязке».

Для Дьяконова этот роман означает ту же фабулу и те же отношения героев, которые известны Читателю по изданному в 1833 году