Евреи-партизаны СССР во время Второй мировой войны - Джек Нусан Портер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы пошли в сторону города. Моя сестра Крайндель шла с большим трудом, потому что ее ноги распухли и были обмотаны тряпками. По дороге мы зашли в дом, где крестьянин, который нас принял, накормил нас. Мы согрелись в его доме. Я вспоминаю, как Боня, которой было три с половиной года, словно маленький хищный зверек, оглядывалась по сторонам, когда еду приносили на стол. Все ее существо было напугано, как будто она попала на другую планету.
Мы пришли в город и не узнали его. На всей главной улице осталось лишь несколько домов. Наших домов там не было, ни на главной улице, ни на Театральной возле леса. Там были только развалины, фундаменты, поросшие травой и сорняками. Евреев в Маневичах я не нашел. От украинского крестьянина мы узнали, что только в городе Рафаловка было несколько евреев.
Я не помню, как мы добрались до Рафаловки, на поезде, на лошади или пешком. Там мы зашли в дом, где лежали евреи, мы были для них как чудо. Как получилось, что мы выжили сами и только сейчас, более месяца спустя после отступления немцев, вышли из леса? По правде говоря, прием не был восторженным. Каждый был озабочен собой и своей семьей. В этом доме нам выделили небольшой угол, в котором мы и поселились, а моя сестра стала работать поваром на кухне в Рафаловке. Я слег. Я заболел сыпным тифом, и меня отвезли в ровенский госпиталь. Немцы продолжали обстреливать Ровно каждый вечер. Обстрелы были мне даже на руку. Я шел на кухню и съедал там все, что мог найти. Я выздоравливал. Стойкость, которую я приобрел в тяжелых условиях в лесу, мне очень помогла. Во время болезни евреи ко мне не приходили. Я вернулся в Рафаловку и нашел свою сестру и ее дочь относительно здоровыми.
Я был тогда уже опытным человеком, мне было двенадцать лет, и я стал «торговать» на вокзале всяким товаром с солдатами, идущими на фронт. Однажды из вагона вышла женщина, она заговорила со мной по-польски, обняла меня со слезами на глазах и прошептала: «У меня был младший брат, ты мне брат». Она оставила мне подарок на память и продолжила свой путь. Я помню, как она махала мне рукой, направляясь в сторону фронта.
Мы попали в Эрец-Исраэль через «Молодежную алию» в 1947 году. В шестнадцатилетнем возрасте я записался в Хагану. В столкновениях с арабами и англичанами погибло несколько моих молодых товарищей. После провозглашения Государства Израиль я служил в регулярной Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ) и участвовал в битве за освобождение Галилеи.
Я решил защищать свою жизнь
Ашер Мирочник
В начале немецко-русской войны мы были еще детьми, двенадцати и тринадцати лет. Мы боялись того, что нас ждет, и целыми днями искали совета, что делать, если…
Первые немецкие колонны прибыли в город на мотоциклах. Из любопытства, которое сопровождает страх, мы, дети, собрались группами вокруг немцев, всего пяти или шести солдат. После короткого отдыха они покинули город.
Через день или два началась организация украинской полиции, и воцарилась относительная тишина. Жители города, молодежь, начали организовывать стада скота, чтобы пасти их за городом. (Почти у всех жителей было по паре коров, которых они должны были выводить на выпас.) Обычно мы, четверо юношей, пасли скот рано утром, когда выпадала роса, и отправлялись в поля и леса. В сумерках мы возвращались, нагруженные собранными грибами и ягодами ежевики. Это было в конце лета, ближе к началу осени. Фактически можно сказать, что еда, которую женщины и дети собирали за день, была основным источником пропитания евреев.
В то же время для ремесленников (кузнецов, портных, сапожников, плотников, изготовителей повозок и прочих) еды было предостаточно, поскольку крестьяне платили им продуктами. Однажды, когда я шел со стадом скота, меня сопровождал Зелиг Хижи – учитель иврита и сосед. Вдруг я увидел эсэсовца, который дошел до въезда в город. Украинские и польские крестьяне говорили нам, что в этот день они собираются вырезать всех еврейских мужчин. Услышав это, я попросил учителя Хижи остаться со стадом скота, а сам хотел побежать в город, но он не согласился остаться один, решив, что в город вернется именно он. Я попросил его срочно передать моему отцу, чтобы тот уходил в лес.
Учитель встретился с моим отцом и передал ему то, что я ему сказал. Он предал моему отцу с моих слов, что нечто, неясно что, может произойти. Но то, как он это говорил, и даже его искренность не повлияли на моего отца, который в то время работал в кузнице нашего соседа-кузнеца Гершеля.
Отец не воспринял слова Хижи всерьез, и когда я вернулся домой на закате, мать рассказала мне о трагедии. Отца вывели из кузницы и вместе с 370 другими еврейскими мужчинами повели в поле к «конским могилам». Это была первая акция.
Примерно через два месяца после этого пришел крестьянин и принес письмо, написанное почерком моего отца, в котором тот просил прислать ему зимнюю одежду и теплое белье. Я убеждал маму не верить тому, что было написано в этом письме, поскольку мне было очевидно, что оно было написано по принуждению перед его убийством, но мама хотела верить, что отец жив. Я слышал рассказы о зверствах от юных украинских пастухов (которые слышали об убийствах от своих родителей). Помню, мне рассказывали о Биньямине Эйзенберге, кузнеце-слесаре, которого прозвали Ньома-герой. Он боролся с эсэсовским офицером, и ему отрубили голову, а он, Ньома, тело без головы, продолжал бежать, пока не упал.
После освобождения, когда мы вышли из леса, мы с моим другом Зевом Аврухом пошли к месту убийства, и там мы нашли черепа с волосами, лежащие в поле, и незарытые ямы, в которые сыпалась земля. Примерно в 50 метрах от могилы братьев мы нашли огромный скелет без головы, и мы поняли, что это труп Ньомы. Никто даже не потрудился закопать его в землю, он так и остался в поле непогребенным.
Надо было жить дальше. Я
