И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В том универмаге он, кроме того, купил столовые салфетки под тарелки из сливочно-белого полотна и два десятка очаровательных салфеток из дамаста, каждая с крохотной розой в уголке – алой, словно капелька только что пущенной крови.
Однако за главным своим приобретением Густав охотился долго. Еще давно, будучи в Париже во время отпуска, он посетил особняк своего друга Аристида Бодю, известного в столице мецената и банкира. Месье Бодю пригласил его на ужин, и Густав не смог отказаться. Тогда-то он и заприметил в большой столовой обеденный стол на шестнадцать персон: изготовленный в величественном стиле ампир с редким для наполеоновской эпохи инкрустированием техникой marqueterie37 – наклеиванием на основу рисунка из тонких древесных пластинок. Для особых случаев на стол накрывалась кремового цвета жаккардовая скатерть – чистая и светлая, словно райские облака. Четыре элегантные опоры, разветлявшиеся каждая на три изогнутые ножки, добавляли тяжести столу и подтверждали его имперское происхождение. Немудрено предположить, что Густава данный стол очаровал. Можно выразиться даже, что он въелся ему в сознание и не давал забыть себя долгие годы. Тогда, за ужином, Густав прямо предложил месье Бодю продать стол за любую сумму, но последний вежливо отказал, сославшись на то, что стол представляет большую ценность для него и его семьи и не может быть продан ни при каких условиях.
Будучи в Париже вновь, Лорнау-старший и не надеялся даже на появление второго шанса. Тем не менее, имея в распоряжении несколько часов свободного времени, он решил нанести визит другу и в последний раз насладиться ужином за тем прекрасным столом.
Каково же было его удивление, когда он, прибыв в особняк месье Бодю, обнаружил его совершенно пустым. Не было ни самого Аристида, ни членов его семьи, ни прислуги. На заднем дворе в повозки грузили мебель. К стоявшему у перекрытого фонтана мужчине в строгом костюме то и дело подходили грузчики и что-то уточняли. Решился подойти к нему и Густав. Мужчина узнал его по фамилии и согласился поделиться информацией. Оказалось, что месье Бодювложил почти все свои средства в заранее обреченный на провал строительный проект в Шампани. Прогорев на этом деле, он взял несколько кредитов и поехал в Бад-Хомбург, чтобы заработать на азартных играх. Однако, как и строитель, так и игрок из него вышел никудышный, и он прогорел во второй раз, оставшись должником сразу трем банкам. Дабы избавиться от проблем, Бодю решил расплатиться с кредиторами своим особняком и всем его внутренним наполнением, напрочь забыв о семейных ценностях. Таким образом, все парижское имущество месье Бодю оказалось выставлено на продажу.
У Густава загорелись глаза и затрезвонило сердце от этой новости. Он поинтересовался, где выставлена крупногабаритна мебель, включая большой обеденный стол из парадной столовой, на что получил ответ в виде маленького листочка с адресом: «76, rue du Faubourg Saint-Honoré»38. Там, в здании аукционного дома «Сотбис» он и купил столь желанный предмет столовой мебели.
Покончив с этим, Густав приобрел в дополнение к столу несколько серебряных канделябров, вернее, четыре жирандоли – с шестью рожками по окружности, украшенные превосходным хрусталем. Только после этого Лорнау-старший смог почувствовать себя свободно и удовлетворенно.
От семейного ужина семья Лорнау не отказывалась даже в самые трудные моменты – сказывалось авторитарное влияние Густава, не желавшего нарушать многолетнюю традицию. Выросший в окружении холодных баденских немцев, никогда не получавший настоящей родительской любви, вечно кому-то за что-то обязанный и вынужденный унижаться всю свою молодость ради благоа порой не самых близких людей, он, став после смерти отца от удушения подушкой главой большого семейства, оказался порабощен навязчивой идеей о единой и дружной семье, которая всегда и везде будет в полном составе, никогда не нарушит устоев, жить по которым комфортно было во многом одному только Густаву. Идея эта, отчасти благородная и разумная, была основана на целом спектре всевозможных комплексов, которыми страдал Лорнау-старший, и которые он всячески старался подавить, но на деле лишь потакал им. Отсюда и его запредельная страсть к роскоши, вышедшая даже за рамки сеньеровского приличия. Отсюда и желание иметь огромное количество абсолютно послушных детей, племянников, друзей и слуг. Отсюда же и его патологическая зависимость от алкоголя, табака и жирной пищи; ведь все это является отличным средством заглушения стресса и позволяет ненадолго забыть о комплексах. Даже подагру он считал за основание для гордости, постоянно напоминал, что это – королевская болезнь.
Только один человек полностью понимал Густава. Альфонс, младший брат, всегда видел в старшем человека искреннего и порядочного, однако знал о его трудном характере, обо всех испытаниях, которые ему пришлось пережить. У самого Альфонса комплексов брата не было, так что он чувствовал себя намного свободнее и старался обеспечить такой же свободой Густава. Он редко ему перечил, поддерживал его стремления на укрепление семейного духа – во многом именно благодаря Альфонсу фамилия Лорнау стала звучать на весь мир. Это он обучил всех детей Густава вместе со своими детьми цирковому искусству, Густав же занимался финансовыми вопросами и взаимодействовал с руководством цирка. Чтобы большая группа Лорнау (вмещавшая, помимо семьи, еще около двух десятков мелких артистов и слуг) имела возможность существовать автономно, Густав платил взятки Мишелю Буайяру и Ирэн Сеньер, причем делал он это с особым изыском: дарил не деньги, а очень дорогие украшения, предметы туалета, шкатулки и табакерки, дорогие вина и ликеры и пр. Буайяр и Ирэн, в свою очередь, пудрили мозги Хозяину, и тот закрывал глаза на растущее влияние Лорнау.
Вернемся же к Рождеству. Ужин 25 декабря 1869 года удался на славу. Густав, позабыв о своей болезни, очень активно ел, пил, передвигался, порой обгоняя брата. Члены семьи были счастливы, видя, что старшему Лорнау намного лучше. Конечно, во многом это было лишь временное улучшение, однако даже такое обстоятельство не могло не радовать и самого Густава. Он надеялся, что сможет еще много раз сидеть во главе этого большого стола в стиле ампир, еще воспользуется дамастовыми салфетками, еще сможет взять в руки нож и вилку в стиле «кардинал». Поднимаясь, чтобы сказать тост, он смотрел на каждого члена своей семьи и улыбался, потому что верил, что это Рождество – не последнее в его жизни.
– Мои любимые! Сегодня я чувствую себя хорошо, и это благодать
