И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

– Ну а если превысить максимально допустимую дозу в шесть раз, – холодно произнес Алекс, закончив вводить морфин, – то через семь минут наступает летальный исход.

Он положил шприц на поднос и стал наблюдать, посмотрев сперва на часы и отсчитав время. Через четыре минуты дыхание у Густава стало медленным и прерывистым, зрачки сильно сузились и не двигались. Он лежал с головой, повернутой в сторону к Моррейну, и с руками, сложенными на животе. Из глаз его текли слезы, но лицо его уже совершенно ничего не выражало. Жизнь стремительно покидала его. Разум его, продолжавший бороться за выживание, будто убеждал сам себя, что все здесь происходит не в настоящей жизни: «Как же такое может быть. Нет, нет, нет. Не может этого быть. Это все сон. Ведь сон же! Я не могу уйти! Не могу! Господи, Господи! Мне введено было лекарство, от которого мне полегчает, и я засну, а через несколько часов проснусь, и рядом будет моя Агнес, мило ухаживающая за мной, будут рядом мои дети, мой любимый брат. Мой брат…Альфонс, мой дорогой брат. Да, он будет рядом со мной».

– Ну хорошо, я вижу, тебе тут одному побыть нужно, – тихо произнес Моррейн и встал, чтобы покинуть шатер. В этот момент вошла Агнес, держа в руках таз и чистые полотенца. Она вопросительно посмотрела на Алекса, который складывал все инструменты, что принес с собой, в саквояж. Он сказал, что Густаву должно полегчать, но нельзя предугадать, как поведет себя его организм, встретив неизвестное ранее вещество. Это сильно испугало девушку, и она, поставив таз на табурет, а полотенца положив на столик, подошла к отцу. Моррейн же поклонился и спешно покинул шатер.

В голове Густава продолжалась борьба: «Если я уйду сейчас, то не смогу довести все свои дела до конца. А их надо довести до конца. Надо отдать документы Хозяину, чтобы тот выгнал Моррейна из цирка, а лучше – наказал его так, как наказал в свое время моего племянника, Людвига. С помощью такого лекарства я смогу и сам лечиться, к тому же – есть ведь доктор Скотт, он поможет мне. Однако, если подонок Моррейн сможет сбежать? Ох…сильно болит в груди…будто сдавливает тяжелая наковальня, не хватает только молота… Но, что уж там…чувствую, как конечности холодеют…неприятное ощущение…но боли нет, что странно…хотя, так и было задумано, разве нет?.. Я боли не должен чувствовать, значит, боль пройдет…все пройдет…жаль лишь, что ходить не смогу…но боли нет, это самое главное…боли больше…нет…»

Густав Лорнау сделал свой последний, самый тяжелый и самый глубокий вдох, после чего настежь раскрыл глаза и отдал Богу душу. Алекс Моррейн, шедший очень медленно, услышал, как из шатра стал доноситься оглушительный женский вопль. Это был вопль боли и отчаяния. Он был услышан, и на него прибежали охранники, члены семьи Лорнау, друзья семьи, проходившие мимо циркачи и пр. Увидев, как Агнес лежит на теле почившего отца, они попытались ее успокоить, однако сделать это удалось лишь Альфонсу. Вскоре пришли доктор Скотт, а за ним и Моррейн, а также Мишель Буайяр и Эмиль Луа. Скотт констатировал смерть в результате остановки сердца, не став углубляться в подробности, дабы не вызвать у Агнес истерики. После этого все, присутствовавшие в шатре, почтили память безвременно ушедшего патриарха династии Лорнау, по пояс поклонившись его бездыханному телу.

Глава XVIII

Официальное прощание с Густавом состоялось на следующий день в Большом шапито. Более двадцати часов его тело лежало на большом постаменте в центре манежа, и почти полторы тысячи человек пришли, чтобы проститься с одним из самых авторитетных сотрудников цирка. Столь неожиданная кончина повергла в шок абсолютно каждого, включая Пьера Сеньера, который совершенно не ожидал настолько внезапной смерти своего казначея. Плакали все – и те, кто очень близко был знаком с Лорнау-старшим, и те, кому удалось всего несколько раз с ним поговорить. Сильнее остальных, разумеется, печальна была его семья, его дети, его племянник, его младший брат. Альфонс, переживший уже вторую смерть в семье, стоял подле тела Густава с красными, но сухими глазами. Плакать он больше не мог, не было сил. Жан, сын Альфонса, эмоций сдержать не сумел и плакал на плечах у Венцеля. В свою очередь, сыновья Густава старались держать свою скорбь внутри себя, чтобы не казаться слабыми. Хотя, учитывая обстоятельства, слабым мог казаться абсолютно любой человек. Агнес же на прощание прийти не смогла, ей было слишком тяжело. Поэтому она осталась в шатре покойного отца и весь день пролежала на его кровати. Омар и Марин сидели вместе, утешая друг друга, поскольку ни он, ни она не плакать не могли. Омар за неполный месяц, что находился в цирке, смог познакомиться буквально со всеми его обитателями, исключая уродцев и цыган. Однако Густав Лорнау являлся для бен Али тем мудрецом, который всегда мыслил правильно, который мог указать на верный путь, подсказать нужное решение. Теперь же, без Густава, не только Омар, но и весь цирк лишился сильного защитника и наставника, способного противостоять жестокостям Хозяина. Всех пугала неизвестность. Никто не знал, что будет дальше. Хозяин, как и полагал Альфонс, не пришел на прощание. Вместо себя он послал Мишеля Буайяра, который зачитал от его имени скорбное письмо, а также произнес небольшую речь, посвященную великим талантам Лорнау-старшего. Каждый циркач подошел к телу почившего и возложил подле него искусственный цветок, поскольку в середине января достать живые цветы не представлялось возможным. Поздним вечером по приказу Хозяина дали траурный салют и произвели семнадцать пушечных выстрелов, по каждому на год, проведенный Густавом в цирке. Последний, восемнадцатый выстрел, произвел Мишель Буайяр из личного ружья Сеньера. После этого тело Густава вынесли на улицу, на открытое пространство, чтобы подвергнуть кремации, хоронить его было негде. Вокруг деревянного постамента сложили дрова, на самого Густава, одетого в свой самый дорогой костюм, положили несколько легких ковров, а после все облили керосином, не жалея горючего. Право поджечь погребальный костер предоставили Альфонсу. Он медленно подошел к брату, горестно улыбнулся и, произнеся: «Покойся с миром, Густав Леонард Лорнау, великий циркач, любящий отец и любимый брат», кинул факел под деревянную структуру. Спустя несколько секунд костер вспыхнул оранжевым пламенем. Полторы тысячи человек взмолились о покое Густава Лорнау. Спустя час большинство людей медленно разбрелось по своим шатрам. Остались лишь представители семьи Лорнау, Омар, Марин, Клэр, Мартин с Иштваном и др. Они, будучи самыми преданными друзьями Лорнау-старшего, дожидались,