И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

момент за кулисами и чествовали Клэр с Иштваном за их потрясающее выступление на трапециях, поэтому за тем, что происходило в этот момент на манеже, следил только Алекс Моррейн, который сегодня был поставлен врачом в Большое шапито, чтобы оказать экстренную медицинскую помощь, если что-то произойдет. Однако Моррейну было искренне скучно наблюдать за карточными фокусами зазнавшегося шулера, как он называл Рохмана. Так что даже Алекс прошел за кулисы и, оставив Рохмана без наблюдения, сел на лавку и стал читать Дюма-отца.

Всего номер Рохмана длился около тридцати минут, которые пролетели практически незаметно для него самого. Когда наступил момент торжественного завершения, он дал предварительную команду для извергателей, чтобы они смогли подготовиться к финалу. Рохман же встал строго посередине них, став строить из карт настоящую арку. Зрителям это было действительно интересно, однако не настолько интересно, насколько рассчитывал Рохман. Извергатели же не поняли, что дан был предупредительный сигнал, потому как об этом оговорено заранее не было. Поэтому они резко встали в необходимые позы и подожгли свои факелы, после чего взяли керосин во рты и пустили огонь прямо в середину между друг другом. А в середине как раз стоял Рохман с завязанными глазами, потому он не увидел, что на него с двух сторон идут струи пламени, а когда ощутил жар огня – было уже поздно. Керосин, который еще не впитался в одежду окончательно, быстро воспламенился и весь костюм Рохмана вмиг загорелся. Зрители подумали, что это была часть номера, поэтому стали громко хлопать и смеяться. А извергатели не сразу поняли, что совершили просчет, потому как криков Рохмана не было слышно. Сам же Рохман, впав в шоковое состояние, попытался сначала снять с себя сюртук, но не смог расстегнуть нижних пуговиц, из-за чего огонь проник глубже, начав жечь рубашку и нижнее белье. Лишь когда у извергателей закончился керосин, струи огня перестали идти по направлению к Рохману, однако на нем самом процесс был уже необратим. Извергатели поспешили покинуть манеж, сняв повязки лишь только после того, как подбежали к кулисам, несколько раз споткнувшись. Увидев, что Рохман корчится и горит, они завопили и побежали за помощью. Зрители тоже к этому времени догадались, что горение человека частью номера не являлось, и закричали неистовым криком. Началось столпотворение, поскольку все поспешили к выходу из Большого шапито. Рохман упал на пол и стал извиваться, пытаясь остановить огонь, однако все старания его обращались в ничто. Костюм его горел уже полностью, обжигая все его тело. Поскольку волосы его были смочены коньяком, то они тоже загорелись, а вместе с ними загорелась и вся голова. Когда из-за кулис выбежали артисты и униформисты, они увидели душераздирающую картину. Рохман валялся на полу, уже практически без одежды, и горел. Горела его кожа, горело его лицо, крики его приобрели невыносимый характер. Буайяр дал приказ бежать за водой, а сам подбежал к Рохману. Однако это был лишь отчаянный шаг в надежде на то, что организм Альберта справится с гигантскими ожогами. Вскоре тело гореть перестало, оно лишь тлело. От кожи и одежды не осталось и следа. Глазные яблоки от напряжения лопнули, как яйца, также почти полностью сгорев. Лицо его, вернее, то, что от него осталось, застыло в гримасе беспомощного ужаса. Смерть констатировал Алекс Моррейн.

Все зрители к тому моменту покинули цирк, а весть дошла до Хозяина. По его приказу цирк полностью был закрыт и оцеплен надзирателями. Все артисты собрались в Большом шапито, чтобы узнать, что же случилось. Извергатели сквозь слезы и наступившее исступление пытались рассказать, как происходил сам номер. Никто не мог поверить, что посреди номера сгорел человек, причем Альберт Рохман, который, казалось, пыхал самоуверенностью.

– Эта самоуверенность его и погубила, – произнес Моррейн, закончив осматривать истлевший труп, – это ж надо было додуматься! Использовать огонь в карточном номере! Я его предупреждал, он не послушал, безрассудный мерзавец…

– Его все предупреждали, – подхватил Буайяр, – теперь ничего не поделать, трагедия случилась, и теперь необходимо наказать виноватого.

– Дедушка, как же ты будешь наказывать виноватого, если он несколько минут назад сгорел? – спросила Клэр, подойдя ближе.

– Наказывать не я буду, – ответил Буайяр, – наказывать будет Хозяин. А для него виновник всегда живой.

После слов шпрехшталмейстера все циркачи мысленно испугались. Больше полугода не случалось никаких серьезных происшествий, никого не наказывали. Теперь каждый понимал, что Хозяин мог наказать кого угодно. Поэтому все, как будто по какому-то алгоритму, заняли места на зрительских трибунах. Особенно тяжело ощущал себя Альфонс Лорнау. Ему подобная ситуация была до боли знакома. Омар, увидев, что Альфонс будто застыл над телом Рохмана, подошел к другу.

– Помнишь историю, что я рассказывал тебе? – спросил Альфонс бен Али.

– Помню.

– Если тогда мой сын просто плюнул в глаз ему, то что же будет теперь, когда сгорел человек, а репутация цирка может в одно мгновение рухнуть? Я уже чувствую его адский гнев, готовый растерзать каждого из нас. Он выпьет наши души за то, что мы в тот момент, когда Альбер горел, смеялись и отдыхали за кулисами.

– Ты думаешь, он накажет всех? – спросил Омар.

– Конечно нет, он выберет одного-двух, – дрожащим голосом ответил Альфонс, – однако для них наказанием будет неминуемая смерть.

Омар для себя понял, что нужно было срочно уводить отсюда Марин. Он нашел ее в толпе циркачей, взял за руку и отвел в сторонку. Девушке было страшно, еще никогда она не наблюдала подобного. Подобных смертей даже вообразить ей не приходило в голову. Да и за свою небольшую жизнь она видела только кончину любимой канарейки.

– Омар…это…это страшно, – стуча зубами, произнесла Марин, – я вначале подумала, что это сон…

– Нет, Марин, – сказал Омар и чуть приобнял Марин, – нужно уходить отсюда, скоро здесь будет вершится самый несправедливый и жестокий суд.

– Что? О чем ты говоришь? – спросила Марин.

– Это тяжело объяснить, – ответил Омар.

– Сейчас тяжелее произошедшего нет ничего! Объясняй!

Не успел Омар открыть рот, как к ним сзади подошли двое надзирателей и попросили Марин покинуть Большое шапито.

– Почему? Я хочу остаться здесь!

– Это просьба вашего отца, – сказал один из надзирателей.

Марин выразила сомнения относительно слов надзирателя, однако, когда из-за кулис вышел Пьер Сеньер, он подозвал дочь к себе. Все остальные, завидев Хозяина, резко умолкли и практически перестали двигаться. Буайяр дал команду всем быстро разойтись и занять места на зрительских трибунах. Омар же не подчинился, оставшись стоять у оградительной сетки манежа недалеко от трибун.

– Отец, – обратилась Марин к Хозяину, – мне вот эти два громилы сказали, что мне надо покинуть