Графъ - Аля Пачиновна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Парень нахмурился, изображая бровями серьёзное отношение к вопросу:
- Ну… вэ, в-ва… в Ав-стралию х-хочу…
- Почему именно в Австралию? - удивился Глеб.
- В ав… там тепло.
Очень лаконично. Хотя, учитывая время, условия и сложные отношения Пушкина со словами, на более содержательную беседу можно было не рассчитывать. Парень напряжённо всматривался в темнеющее полотно дороги, гнал, будто хотел оторваться не только от нависшей над правым ухом морды огромного питбуля, но и от земли. Выглядел он при этом так, будто всё нутро из него кто-то натурально высосал вместе с кишками, кровью и душой. Не надо было заглядывать в зеркало на козырьке. Сам Глеб выглядел не сильно лучше.
- Че с фотокарточкой, Саня? Не ссы, Чуб к поэтам лоялен, пока они не начинают петь.
Мерин Шалтая и Копилки болтался сзади, как привязанный. На трассе Сеня начал сбавлять скорость, пропуская Пушкина вперёд, однако сел уверенно ему на бампер, дышал, что называется, в очко. Километров через пять нужно было съезжать с автострады в неприметный за лесополосой свёрток к бывшему железнодорожному складу ГСМ - местному крематорию для привилегированных особ. Валить за сотку на этом отрезке маршрута было как-то нелогично.
- Пушкин, не торопись так, без нас не начнут.
Парень буркнул что-то, но газ не сбросил. Наоборот, притопил ещё.
- Я тебе серьезно говорю, - поднажал Глеб, - сейчас вообще не время ралли с Шалтаем устраивать.
Бесполезно. Александр сосредоточенно следил за дорогой, поджав от усердия губы и давил педаль в пол. Пацан старательно прикидывался, что проблемы у него не только с речью, но и со слухом.
Когда нужный поворот они ожидаемо проскочили, позади взвыл клаксон. Следом телефон завибрировал в кармане куртки. Звонил Миша. Очень раздражённый.
- Глеб, чё за дела, - раздалось из динамика. - Из графика выбиваемся!
Судя по тону, поведение Пушкина для пацанов тоже было неожиданно дерзким. Значит, никто, кроме этого имбецила за рулём ситуацией не управляет.
- Пушкин, пацаны волнуются. Говорят, выбиваемся из графика. Ты че творишь, дебил?
Парень мотнул головой, глотнул воздуха и будто сквозь спаянные зубы, максимально контролируя порядок звуков выжал:
- Н… ан-на гэ-сэ-эм нельзя.
Стрелка на спидометре поползла вправо. Чуба откинуло к спинке заднего сидения и прижало, пёс не выдержал напряжения и заскулил. Снова зажужжал телефон. На этот раз Глеб не стал отвечать. Он смотрел на дорогу и пытался думать. Требовать комментариев от Пушкина не только бесполезно, но и опасно. Он вряд ли был способен выполнять одновременно несколько задач на такой скорости.
Расстояние между меринами то увеличивалось, то сокращалось. Шалтай перестал сигналить и врубил дальний свет, который хлестал в стёкла и зеркала, ослепляя. Огни встречных машин отражались от мокрого асфальта и в каплях, скользящих по окнам. Пушкин таращился сквозь стекло в непрерывную очередь бликов, и валил не сбавляя, обходя зигзагами участников дорожного движения.
Шмальнуть в него или припугнуть? Оба метода воздействия могли привести к неожиданным результатам. Кроме того, гонки уже больше походили на преследование. И какая-то часть сознания, не связанная с рациональной, склонялась к тому, что этот демарш неспроста. Надо уходить.
Глеб приоткрыл окно и вышвырнул жужжащий телефон за борт. Теперь что? Даже если оторваться от хвоста получится, в плане дальнейших шагов видимость нулевая. Как в длинном тоннеле, в конце которого никакого света нет. Вернее есть, но такой яркий, что весь смысл проделанного пути сгорает в нем моментально.
Мерин сзади слепил ксенонами. Встречные машины моргали фарами и возмущенно выли в ответ на его нервные виляния из полосы в полосу.
Ремень врезался в грудь на каждом вираже, спина будто вросла в сидение. Чуб забился на пол между рядами и скулил. Пса было жалко. В остальном, Глеб не испытывал никаких терзаний. Да. Спокоен тот, кто свободен, свободен тот, кого не догнали. А правда в мире одна - смерть. Остальное самообман.
- Давай, Саня, - сказал Глеб, кивая на две встречные фуры впереди. - Между Сциллой и Харибдой пройдём - ты в свой Эльдорадо, я в свой.
Адреналин рванул так, что Глеба окатило изнутри электричеством! Такой яркой вдруг показалась жизнь, особенно последние ее две недели. И так всё захотелось повторить только ради одной этой встречи. Так мощно зашумел воздух в лёгких от этой мысли. Так ярко вспыхнул свет вокруг.
Тот самый свет в конце тоннеля…
конець…
Испугались?
Испугались?
так ещё эпилог будет!
А пока читайте "Графоманку", если такие впечатлительные
ЭПИЛОГ
ЭПИЛОГ
Зной. Влага. Песок. Соль.
В шале прохладно. Я чувствую это босыми ступнями, подгибаю пальцы на ногах. Он смотрит на меня и я плавлюсь под этим взглядом. В нем всегда в такой голый момент закипает сталь. А я только что с пляжа и не успела даже трусы надеть после душа.
Да, и не очень-то хотелось. В раю это не преступление. Рядом с ним я потеряла стыд. Оказывается, у меня такое тело… неприлично вслух произносить. В общем, прилагательное весьма экспрессивной окраски, отражающее всю мощь его восхищения. Поэтому мне нельзя одеваться. Когда он рядом, одежда сама собой испаряется.
Я забыла какой цвет моей кожи под слоем золотой патины. Я забыла каким тактильно бывает что-то кроме моей и его наготы.
Он такой большой. Он пугает, но я уже мокрая. И он это знает. Горячий и влажный. Он кривит свои жесткие, колючие губы. Он всегда так делает перед тем, как опрокинуть меня на постель и нависнуть сверху. Я уже лечу и внутри все сжимается и вспыхивает. Между ног тяжелеет. Возбуждение выворачивает плоть розовой сутью наружу, выламывает и выкручивает тазовые кости. Но я сопротивляюсь ему. Вьюсь. Ёрзаю, царапаясь. Мол, я ещё не решила… а сама прячу бесстыжие глаза за ресницами, потому что там в них не флаги белые, или добровольный отказ от всех нравственных принципов и социальных норм, навязанных мне бабушкой и обществом, а любовь. Та самая, от которой совершают глупости и
