Графъ - Аля Пачиновна

По сути, он был не лучше мрази-Рудика. Вандал-налетчик, который брал чужое, цинично и без принципов. Глеб даже не пытался себя оправдывать, просто зверь внутри него эту девочку выстрадал, заслужил. Шёл с ней по краю, сумел не убить ее, когда она конкретно выпрашивала... И все это не ради того, чтобы кто-то зарился на его добычу. Не говоря уже о том, чтобы лапать ее своими грязными конечностями. Это его женщина! Его самка! Его трофей! Зверь, живущий одним днём, от такого лакомства не отказывается и любого порвёт за косой взгляд.

- Пойдём, я тебя согрею, - сказал он и притянул ее ближе. Лера уронила голову ему на плечо и едва слышно выдохнула что-то похожее на согласие. Глеб взял ее на руки, понёс в ванную, под горячий душ. Он вжимал ее в себя до хруста, гладил сначала осторожно, потом грубо, не сдерживая желания оставить на ее коже метки. Пусть она его запомнит таким, каким он хотел быть с ней, каким был лет двадцать пять назад: беспечным бродягой, басмачом, которому море по колено. Пусть запомнит… и пусть живет с этим.

Лера извивалась под его укусами, льнула всем телом, ускоряя движение крови в пах. Возбуждение было такой силы, что казалось мокрые тряпки на нем тлели. Он еще не начал того, что давно хотел сделать, представляя это каждый день (а скорее ночь) с того самого их первого совместного душа. Тогда он не сорвался благодаря терпению и вере в то, что у него уйма времени на неспешное укрощение строптивой. А она взяла и написала об этом половину толстой тетради. И не для того, чтобы обменять ее на свободу и честь. Скорее, из вредности начала, и от страха. А потом стала прятать перо между исписанными страницами… как правду, которую и хочется и стыдно озвучить.

Как же, черт побери, Глеб, тебя угораздило так повестись на девчонку? Как же так накрыло, что аж горло дерет изнутри от эмоций, которые ты давно в себе задавил, или нет? С-сука! Как же все сложно с этой Лерой!

Вода нагрелась до приятного коже жжения. Лера больше не вздрагивала приступообразно, теперь ее трясло мелко и равномерно. Точно так же, как трясло Глеба, когда он опускался перед ней на колени, что в прилипших к ногам штанах давалось не легко.

- Помнишь, на чем мы тогда прервались? Хочешь покажу, что я хотел с тобой сделать? - он развёл ей ноги, припал к эммануэль, как к сочной, сладкой дыне после долгого полкания по пыльному зною дороги.

На этот раз она не стала изображать из себя весталку, подалась вперёд лобком, запрокинула голову, подставляя соски упругим струям. И застонала, когда он с кайфом, глубоко лизнул ее между ног. Вкусная. Даже разбавленная водой, вкусная! Что ж ты так долго ломалась? Самая сладкая дурь… самое горькое лекарство.

С каждым движением языка женщина расцветала, распускалась. Настоящая самка, которая отдавалась целиком ради собственных ощущений. Маленькая стерва, эгоистка. Чистая, нежная, его. Двигая бёдрами в сладкой истоме, она не осознавала, что подчинятся. Эти ее трепыхания подстёгивали раскрыть и подчинить девчонку еще больше. Показать ей такие дали…

Глеб медленно и жадно посасывал ее лепестки, намеренно не захватывая чувствительную сердцевинку. Он ее дезориентировал, вынуждал концентрироваться на отвлекающих манёврах языка, иногда силой сдерживая ее попытки урвать мимолетное скольжение. Увлечённая этим, она не замечала, что Глеб уже расслабляет пальцами ее сфинктер, ласково поглаживая, слегка погружаясь в него всё настойчивее и глубже.

Да, девочка. Что ты там говорила про его пальцы? Нравится?

Она сначала замерла, будто соображая что произошло и может ли она соскочить с мероприятия, но Глеб проник в неё сзади на все фаланги и девочка сдалась. Охнула, всхлипнула и несмело задвигала попой, как бы раскачиваясь на низких оборотах, пробуя новые ощущения, побуждая к более внятным движениям. Или брюки казались свинцовыми, или в паху тянуло так, что выть хотелось. Но ещё больше хотелось, чтобы выла она. Да, именно так, детка, громко! Глеб нанизывал ее с двух сторон, натирая языком клитор под долгие, длинные искренние крики, переходящие в скулёж и наслаждался каждой чистой нотой. А потом ноги ее крупно затряслись и Лера затихла, оседая вниз, стекая по каменным плитам.

- Вот, так бы все и было, - просипел Глеб, подхватывая ее под коленями. Мокрая ткань брюк на удивление быстро соскользнула с бёдер и под тяжестью ремня скатилась к щиколоткам. - Сейчас я покажу тебе, что бы я сделал потом…

Ну, давай же, будь плохой, хорошая моя…

- Девочка!

Он одним рывком на полную вкатился в ее знойную, разомлевшую от бурного оргазма мякоть и оголтелыми стежками принялся прошивать ее плоть, ощущая, с как с каждым толчком она становится все уже и жарче. Она принимала его жадно, а Глеб остервенело двигал тазом, проникая глубже, будто ещё оставалось место в ней, не заполненное им до предела. Грудь рвало изнутри бешеным бластбитом, выбивая из горла ритмичные рыки. Он так яростно ещё никогда не любил, до одури, до агонии, до рифмованного бреда, переходящего в хрип.

Что ты делаешь, девочка, чем взяла? Почему ты такая сладкая? Злого дядю свела с ума. Почему ты, чума такая?

Хотел наказать ее, чтобы никогда больше и ни с кем. Чтобы даже не думала! Злость накатывала, рассыпаясь по коже иглами, сводя в камень яйца и немеющий член, гудела в венах бешеным напором. Хотел… много чего хотел. Но рванул внутри неё и разлетелся на атомы под ее сладкие всполохи и стоны, получая временное облегчение.

Есенину такое не снилось. Пушкину - тоже.

Перед самым рассветом Глеб брал реванш в кровати, на этот раз не спеша, спокойно, размеренно и жестко, как делал бы с удовольствием раза два, нет три, а может и все семь раз в неделю. Сначала катал наездницу на себе, а она разводила ноги и показывала, как ей нравится верховая езда. На нем вертелась оторва с потрясным телом, которая истомилась, скованная моральными принципами пай-девочки и теперь навертывала упущенное. Ему приходилось заламывать ей кисти, чтобы она не забывала, кто такой Граф и что обкатать его не получится. Сиятельству не нравились позы, в которых он терял часть контроля. Впрочем,