Неизвестный Сталин - Рой Медведев

На звонок из Кремля в посольстве ответили, что сам посол просит принять его для срочного сообщения. Молотов вышел, чтобы принять Шуленбурга в своем кабинете, расположенном близко от кабинета Сталина. Как раз в это время первый заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин сообщил Жукову о том, что немецкие сухопутные войска после сильного артиллерийского огня перешли границу на ряде участков северо-западного и западного направлений и стали развивать наступление. Жуков и Тимошенко доложили об этом Сталину и просили разрешения дать войскам приказ — немедленно организовать ответные действия и нанести контрудары по противнику. «Подождем возвращения Молотова», — ответил Сталин. Он продолжал еще на что-то надеяться.

Граф фон Шуленбург появился в кабинете Молотова в Кремле после 6 часов утра, хотя в немецких документах начало этой встречи было помечено временем 5.30 утра. Германский посол заявил, что ему поручено передать Советскому правительству ноту следующего содержания: «Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, Германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры». Письменный текст ноты, подписанной Риббентропом, был весьма пространным и содержал перечисление множества якобы допущенных Советским Союзом нарушений договора о ненападении и договора о дружбе от 23 августа и 28 сентября 1939 года. Молотов даже не сразу понял, о чем идет речь, и спросил: «Что означает эта нота?» Шуленбург ответил, что, по его мнению, это начало войны. Молотов попытался спорить, доказывая, что СССР не нарушал никаких соглашений с Германией. Но и Шуленбург был явно расстроен и подавлен выпавшей на его долю миссией, давая понять своему собеседнику, что считает действия своего правительства неоправданными и неожиданными. «Для чего же Германия заключила пакт о ненападении, когда так легко его порвала?» — задал Молотов риторический вопрос, завершая встречу.[268] Посол и нарком расстались «не без обычного в таких случаях рукопожатия».

Вернувшись в кабинет Сталина, Молотов принес всем дурную весть: «Германское правительство объявило нам войну». По свидетельству Г. Жукова, Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался. Все остальные также молчали. Наступила долгая и тягостная пауза. Ее нарушил Жуков, предложив немедленно обрушиться на противника всеми имеющимися в приграничных округах силами. Выслушав предложения военных, Сталин велел дать новую директиву, запретив, однако, войскам, за исключением авиации, нарушать германскую границу. Он все еще надеялся как-то остановить начавшееся вторжение.

Директива № 2 была подписана Тимошенко, Жуковым и Маленковым в 7 часов 15 минут утра. Однако в армии и корпуса, уже подвергшиеся нападению агрессора, она стала поступать лишь после 9 или даже 10 часов утра. Но кто и как мог ее выполнить? Эта директива требовала: «Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск». Предлагалось также разбомбить порты Кенигсберг и Мемель. Но в воздухе уже господствовала германская авиация, а более тысячи советских самолетов были уничтожены на своих аэродромах. Значительная часть военных аэродромов в западных округах была выведена из строя. Немецкие летчики сбили в первый же день войны и многие бомбардировщики, которые были подняты в воздух с бомбами на борту, но без необходимого сопровождения их истребителями. Несколько десятков самолетов потеряла 22 июня и германская авиация, но эти потери были несопоставимы с потерями советских ВВС. Атакам с воздуха подверглись и советские танковые и моторизованные войска, которые не были даже замаскированы. Вспоминая первый день войны, известный немецкий летчик Ганс Ульрих Рудель позднее писал: «К вечеру первого дня я уже совершил четыре вылета к линии фронта между Гродно и Волковысском. Русские пригнали сюда огромные массы танков и грузовых автомашин. Мы бомбим танки, зенитную артиллерию и склады боеприпасов. Грузовики и танки стоят друг за другом почти без интервалов, часто тремя параллельными колоннами. Я не могу много думать, атакуя эту неподвижную цель. Теперь все это превратится в море обломков».[269] Получив директиву № 2 и не зная, что делать в ответ на непрерывные налеты германской авиации, командующий ВВС Западного Особого военного округа генерал И. И. Копец застрелился. И это было не единственное генеральское самоубийство в первый день войны. Директива № 2 предписывала войскам «обрушиться всеми силами на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу». Но тут же говорилось: «Впредь, до особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить». Однако в эти же часы советские войска уже начали отступать от границы, и далеко не везде это отступление происходило в относительном порядке.

Утром 22 июня 1941 года Сталин подписал много постановлений и принял много решений. Была образована Ставка Главного командования во главе с С. К. Тимошенко. В ее состав вошли Жуков, Ворошилов, Н. Кузнецов, С. М. Буденный и Молотов. Сталин также был назван членом Ставки, но всем было ясно, что именно он является ее фактическим руководителем. Ни Тимошенко, ни Жуков не могли принять ни одного важного решения, не получив на это одобрения Сталина. По предложению Сталина Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о проведении мобилизации в стране. Западные округа были преобразованы во фронты. Однако страна еще не знала о начавшейся войне. Народный комиссар ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов позднее вспоминал: «Около 10 часов утра 22 июня я поехал в Кремль. Решил лично доложить обстановку. Москва безмятежно отдыхала. Как всегда в выходные дни, в центре было малолюдно, редкие прохожие выглядели празднично. Лишь проносились отдельные машины, пугая пешеходов тревожными гудками. Столица еще не знала, что на границах полыхает пожар войны и передовые части ведут тяжелые бои. В Кремле все выглядело как в обычный выходной день. Часовой у Боровицких ворот, подтянутый и щеголеватый, взял под козырек и, как всегда, заглянул в машину. Немного сбавив скорость, мы въехали в Кремль. Я внимательно смотрел по сторонам — ничто не говорило о тревоге. Кругом было тихо и пустынно».[270]

Но отдыхал и Минск, находившийся не так далеко от границы и на направлении главного удара германских дивизий. К недавно построенному Дому Красной Армии шли группы празднично одетых людей, среди которых имелось немало военных. МХАТ начинал здесь свои гастроли дневным спектаклем «Школа злословия» с участием своих лучших артистов. Первый акт начинался в 12 часов дня и прошел с большим успехом. Только после того как занавес опустился, на авансцену вышел военный и объявил о нападении фашистов и выступлении Молотова. Он уверенным голосом призвал людей к спокойствию и объявил, что все военнообязанные должны направиться в свои военкоматы. Остальные должны остаться в театре, ибо спектакль будет продолжен. Паники не было, но и масштабы обрушившегося на мирный Минск бедствия никто не представлял.[271]

Официальное заявление о войне сделал, как известно, в 12 часов дня В. М. Молотов — «по поручению Советского правительства и его главы товарища Сталина». По свидетельству как Молотова, так и Микояна, члены Политбюро предлагали выступить с обращением к народу самому Сталину, но он к этому еще не был готов. Текст заявления, прозвучавший по радио, был подготовлен всеми членами Политбюро. Именно в этом заявлении начавшаяся война была впервые названа «отечественной». Все запомнили навсегда последние слова речи Молотова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Вместе с сотней других жителей г. Ростова-на-Дону мы слушали эту речь Молотова у большого репродуктора-громкоговорителя в городском парке. Было воскресенье, и многие пришли сюда отдохнуть. Сообщения с фронтов, которые поступали и после 12 часов, были неутешительны, и это вызывало все большее раздражение Сталина. Он плохо знал генералов, которые в эти часы командовали войсками. Поэтому сразу же после образования Ставки Сталин предложил направить в качестве ее представителей маршалов Б. М. Шапошникова и Г. И. Кулика — на Западный фронт, а Г. К. Жукова — на Юго-Западный фронт. «Наши командующие фронтами, — пояснил Сталин Жукову, — не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись». Жуков был удивлен. «А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?» — спросил он. «Не теряйте времени, — с раздражением ответил Сталин. — Мы тут как-нибудь обойдемся. Оставьте за себя Ватутина».[272]