Неизвестный Сталин - Рой Медведев

Нарком тяжелого машиностроения Вячеслав Александрович Малышев, который отвечал тогда и за танковую промышленность, вернувшись из Кремля домой, сразу записал в своем дневнике: «Выступал почти с часовой речью т. Сталин и остановился на двух вопросах: о подготовке командиров и о „непобедимости“ германской армии. По первому вопросу т. Сталин сказал: „Вы ушли из армии три-четыре года назад. Тогда наша армия была другая, нежели сейчас, и по количеству и по вооружению. Тогда мы имели 120 дивизий, теперь 300. Одна треть дивизий — механизированные, бронетанковые“. „Артиллерия теперь тоже другая, больше пушек, меньше гаубиц… Раньше у нас не было минометов, теперь их достаточно; раньше зенитной артиллерии было мало, теперь порядочно“». Малышев обратил особое внимание на вторую, «германскую» часть речи. Именно это было для него сенсацией. Сталин резко критиковал Германию, которая от войны под лозунгами пересмотра Версальского договора о мире 1919 года перешла к агрессивным войнам. «Немцы стали завоевателями… Это уже другое дело… История знает подобные примеры, например, с Наполеоном…» Столь резко высказанная критика политики Гитлера была для того периода неожиданной. Все публикации в прессе строго придерживались тогда принципов подписанного с Германией договора о дружбе и сотрудничестве. После начала германской агрессии против Югославии Советское правительство направило ноту протеста Венгрии, но не Германии.[249]

Г. К. Жуков, бывший в то время начальником Генерального штаба, также присутствовал в этот вечер в Кремле и сделал свои записи. Но для Жукова, знавшего положение в армии лучше, чем Сталин, наиболее важной была политическая и стратегическая часть речи, содержавшая критику политики Гитлера. Именно после этой речи Жуков начал по собственной инициативе делать наброски плана превентивного удара по Германии, известного в военно-исторической литературе как «план Жукова».

Историк Лев Безыменский, собрав все архивные находки и дополнив их воспоминаниями людей, присутствовавших в тот день в Кремле, опубликовал в 2000 году наиболее полный вариант речи Сталина 5 мая 1941 года. Комментируя эту речь, Л. Безыменский писал, что Сталин тогда «сообщил сверхсекретные данные о численности Красной Армии, за которые дорого заплатил бы любой иностранный разведчик». Однако, по мнению Безыменского, «эта секретная цифра не попала за рубеж». Речь шла о характеристике Сталиным состава советских дивизий: «Сами дивизии стали несколько меньше, более подвижные. Раньше насчитывалось 18–20 тысяч человек в дивизии. Теперь стало 15 тысяч человек».[250] Безыменскому казались секретными и цифры о численности дивизий и об их полной комплектации. Между тем эти цифры были неточными. Неверными были и качественные оценки Сталиным советских танковых и авиационных соединений. Именно в апреле и мае 1941 года Тимошенко и Жуков постоянно просили Сталина разрешить срочную «доукомплектацию» дивизий в западных округах. Речь шла о том, чтобы довести численность стрелковых дивизий хотя бы до 8 тысяч человек. В итоге накануне войны в приграничных округах из 170 дивизий 19 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий имели в среднем по 6 тысяч человек, а все остальные не более 9 тысяч человек.[251] Германские дивизии, расположенные вдоль советских границ, имели по 14–15 тысяч человек каждая. Выпускники военных академий направлялись в армию обычно на должности заместителей командиров полков, а иногда и заместителей командиров дивизий. Они скоро могли убедиться в том, что в Красной Армии к 5 мая 1941 года не было ни одной дивизии в 15 тысяч человек.

У Сталина могла быть лишь одна цель: сообщить эту фиктивную цифру и осуществить дезинформацию германского Генштаба. Судя по архивам, посольство Германии в Москве активно стремилось узнать содержание речи Сталина. Это не удалось. Но у германской разведки, безусловно, было множество других источников информации кроме посольства. Речь Сталина не могла оставаться секретной; она готовилась на экспорт. Секретные выступления не произносятся перед аудиторией в полторы тысячи человек. Очень вероятно, что эта речь была составлена как раз таким образом, чтобы дать понять Гитлеру и его генералам, что их план «блицкрига» против СССР неосуществим, что они имеют перед собой не просто равного, но, может быть, и превосходящего их по мощи противника, готового к войне.

Реальное положение на западных границах СССР

170 дивизий, имевших в среднем по 8 тысяч человек, составляют армию в 1 360 ООО человек. В то же время, по данным Разведуправления Красной Армии, против СССР на 5 мая 1941 года стояло 107 полностью укомплектованных германских дивизий и 4 корпуса венгерской армии. К 1 июня у границ СССР находилось уже 120 дивизий. Вермахт имел, таким образом, около 1 700 000 человек, нацеленных на восток. Это была сильная армия, но недостаточная для успешного вторжения в СССР. Однако, по данным советского Генштаба и разведки, докладывавшихся Сталину, германская сторона продолжала интенсивные перевозки войск на восток, главным образом с Балканского полуострова. Всего с 25 мая до середины июня было переброшено к границам СССР 47 дивизий, из них 28 танковых и моторизованных.[252] Но и в этом случае, по мнению Сталина, Гитлер не имел достаточных сил, чтобы рассчитывать на быструю победу. 15 июня 1941 года после доклада Тимошенко и Жукова, настаивавших на необходимости срочной переброски к границам СССР нескольких новых армейских группировок и уверявших, что при существующем соотношении сил «мы не можем организованно встретить и отразить удар немецких армий», Сталин все еще пытался уверить докладчиков в том, что их опасения необоснованны. «Гитлер не такой дурак, чтобы не понять, что Советский Союз — это не Польша, это не Франция и что это даже не Англия и все они вместе взятые».[253] Однако именно в этой оценке Гитлера Сталин, как оказалось, очень сильно ошибался.

Как раз 15 июня Гитлер вызвал в Рейхсканцелярию нескольких ближайших к нему людей из верхушки нацистской партии и изложил им планы на ближайшие 10 дней. Й. Геббельс записывал на следующий день в своем дневнике: «Фюрер выглядит великолепно, и он подробно изложил обстановку. Наступление на Россию начнется примерно через одну неделю, и нам достанется большая часть урожая на Украине. Это будет грандиозное наступление невиданного масштаба, равного которому история еще не знала. То, что случилось с Наполеоном, не повторится с нами. В самое раннее утро начнется обстрел из 10 тысяч орудий. Нами будет использована новая мощная артиллерия, предназначавшаяся для линии Мажино, но не примененная там. Концентрация русских войск именно на границе предельно велика, и это самое лучшее, что только может произойти. Будь они рассредоточены в глубину страны, тогда они представляли бы большую опасность. Они располагают примерно 180–200 дивизиями, может быть, немного меньше, во всяком случае приблизительно таким же количеством, как и мы. Что касается личного состава и материального обеспечения, то они вообще не идут ни в какое сравнение с нашим. Прорыв будет осуществляться по нескольким направлениям. Они будут сметены. Фюрер рассчитывает завершить кампанию за 4 месяца, я полагаю раньше. Большевизм рухнет как карточный домик. Нам предстоит триумфальное шествие, не имеющее себе равных».[254] Немного раньше тот же Геббельс писал в дневнике, что «Сталин, видимо, начинает постепенно понимать, что происходит. Но в общем он в оцепенении, как кролик перед удавом».[255]

Говоря о предельной концентрации русских войск вдоль линии границы, Гитлер выдавал желаемое за действительное. Из 170 советских дивизий на западе лишь около половины было придвинуто близко к границе. Около 80 дивизий располагались вдоль старых границ СССР, которые были более насыщены оборонительными сооружениями и лагерями для размещения войск. Немалое число военных историков и в СССР, и на Западе считали такое «глубоко эшелонированное» расположение Красной Армии большой ошибкой Сталина. Наркомат обороны и Генштаб также настаивали весной 1941 года на более «плотном» и концентрированном расположении дислоцированных на западе дивизий.

Уже после войны, работая над первым изданием своих «Воспоминаний» и изучая все архивные карты своего же Генштаба, Г. Жуков изменил точку зрения на начало войны. «Принято обвинять Сталина в том, — писал маршал, — что он своевременно не дал указаний о подтягивании основных сил наших войск из глубины страны для встречи и отражения удара врага. Не берусь утверждать, что могло бы получиться в таком случае — хуже или лучше. Вполне возможно, что наши войска, будучи недостаточно обеспечены противотанковыми и противовоздушными средствами обороны, обладая меньшей подвижностью, чем войска противника, не выдержали бы рассекающих мощных ударов бронетанковых сил врага и могли оказаться в таком же тяжелом положении, в каком в первые дни войны оказались некоторые армии приграничных округов. И еще неизвестно, как тогда в последующем сложилась бы обстановка под Москвой, Ленинградом и на юге страны».[256]