Неизвестный Сталин - Рой Медведев

На Британских островах сообщение о начале германского вторжения в Россию было получено рано утром 22 июня. Еще в пятницу 20 июня вечером У. Черчилль перебрался в летнюю загородную резиденцию главы правительства — в Чекере, находившуюся примерно в часе езды от Лондона. Черчилль был уверен в скором начале германо-советской войны. И Черчилль, и президент Соединенных Штатов Франклин Рузвельт сходились на том, что в этой войне Великобритания и США должны будут помогать России. «Если бы Гитлер вторгся в ад, — заметил в одной из бесед британский премьер, — я, как минимум, дал бы в Палате общин хороший отзыв о Сатане». В субботу 21 июня после позднего обеда Черчилль несколько часов прогуливался и беседовал с американским послом мистером Виннантом и его женой, с британским министром иностранных дел лордом Антони Иденом и его женой, с британским послом в Москве Стаффордом Криппсом и некоторыми другими. Уже после полуночи У. Черчилль отправился спать. Его не стали будить, когда пришло сообщение о нападении Германии на Советский Союз. Своему личному секретарю Колвиллу Черчилль много раз говорил, что его никогда не следует будить ради чего-либо, кроме как вторжения нацистов в Англию. Однако известие о нападении Гитлера на СССР было первым, о чем он узнал около 8 часов утра 22 июня. Сделав ряд распоряжений, связанных с этой очень обрадовавший британского премьера новостью, Черчилль с 11 часов утра стал составлять свою речь для Би-би-си. Он завершил эту работу всего за полчаса до выступления по радио. Черчилль не проводил по этому поводу никаких консультаций ни с военными, ни с Военным Кабинетом. Все было оговорено заранее, и не было никаких разногласий. Черчилль был выдающимся оратором, и его речь по радио 22 июня вошла не только в историю Второй мировой войны, но и в историю ораторского искусства. «На протяжении последних двадцати пяти лет, — говорил Черчилль, — никто не был таким упорным противником коммунизма, как я. Я не откажусь ни от одного слова, которое я когда-либо произнес о нем. Но все это бледнеет перед тем зрелищем, которое раскрывается перед нами теперь. Прошлое, с его преступлениями, ошибками и трагедиями, отступает в сторону. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые отцы их возделывали с незапамятных времен. Я вижу их стоящими на страже своих домов, в которых матери и жены молятся, — о да, бывают времена, когда все молятся, — о безопасности своих любимых, о возвращении своего кормильца, своего защитника. Я вижу десять тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом выжимались из земли, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается в чудовищном натиске нацистская военная машина с ее ловкими специалистами, имеющими свежий опыт устрашения и связывания по рукам и ногам десятков стран. Позади всего этого пламени, позади всей этой бури я вижу небольшую группу злодеев, которые замышляют, организуют и обрушивают все эти слепящие ужасы на человечество… Можете ли вы сомневаться, какова будет наша политика? Мы твердо решили уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима. Мы никогда не вступим в переговоры, мы никогда не станем договариваться с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем биться с ним на суше, мы будем биться с ним на море, мы будем биться с ним в воздухе, до тех пор, пока, с Божьей помощью, мы не избавим народы мира от его ярма. Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу любую помощь, какую только сможем оказать… Вторжение Гитлера в Россию является не более как прелюдией к попытке вторжения на Британские острова. Опасность для России является опасностью для нас и опасностью для Соединенных Штатов, также как дело каждого русского, борющегося за свою землю и свой родной дом, является делом свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара».[276]

Сталин никогда не верил Черчиллю, но странным образом поверил Гитлеру. Теперь Сталину пришлось менять свои оценки. Он внимательно прочел речь Черчилля и все донесения посольства и разведки из Лондона. Однако он велел опубликовать речь британского премьера лишь в самых кратких изложениях.

Первая неделя войны

Режим Сталина был известен всем высшим чиновникам и военным. К этому режиму приспосабливалась работа всего государственного аппарата. Пока Сталин бодрствовал, все министры, секретари обкомов и горкомов, военные руководители находились на своих рабочих местах. Ночной телефонный звонок от Сталина был тогда делом обычным, хотя и пугающим одновременно. Но в первые дни войны режим работы Сталина изменился. Так, например, 23 июня Сталин приехал в Кремль в 3 часа ночи и сразу же вызвал к себе Молотова, Ворошилова, Тимошенко, Ватутина и Кузнецова. Еще через час к нему в кабинет прошел генерал-лейтенант П. Ф. Жигарев, который с апреля 1941 года возглавил Управление Военно-Воздушных сил в Наркомате обороны СССР.[277] Однако хороших новостей о боевых действиях на западных фронтах не было. К исходу дня 22 июня германские войска сумели продвинуться на Северо-Западе на 15–25 километров, создав угрозу Вильнюсу, Каунасу и Риге. Они подошли к городу и порту Лиепая (Либава), но не смогли взять его с марша. На Юго-Западном направлении фашистские войска продвинулись на 20–30 километров на Львовском направлении, обходя этот город с севера. Однако на Минском направлении танковые и моторизованные части противника продвинулись вперед на 50–60 километров и, не заботясь о положении на флангах, продолжали развивать наступление. Совещание с военными, в котором принял участие также Берия, продолжалось около трех часов. На этот раз Сталин не предлагал никаких новых директив и не отдавал никаких приказов. Общая установка для всех фронтов была проста — «драться до последнего». Сталин закрыл совещание в своем кабинете в 6 часов 25 минут утра, сделал ряд поручений по телефону, просмотрел бумаги и вернулся в Кунцево, где находился до 6 часов вечера, почти ни с кем не общаясь.

Вернувшись в Кремль вечером 23 июня, Сталин первым вызвал к себе Жигарева, затем Молотова и Тимошенко. Всего на 20 минут к Сталину прошел первый заместитель Берия В. Н. Меркулов. В 8 часов вечера к Сталину пришел Ворошилов, в 9 часов заместитель Председателя СНК Н. А. Вознесенский, отвечавший за все дела в экономике. Молотов, Ворошилов и Вознесенский оставались в кабинете Сталина несколько часов, остальные приглашенные уходили через час или два, среди них были Л. Каганович, член Политбюро и Нарком путей сообщения СССР, Мехлис, Ватутин и Кузнецов. Сталин в этот вечер был одновременно раздражен и растерян, разгневан и подавлен. Ровно в полночь он вызвал к себе Лаврентия Берию. Их разговор продолжался около полутора часов. Среди других тем им пришлось обсудить и проблемы срочной эвакуации из Минска, Вильнюса, Риги и Львова всех государственных архивов, а также разного рода ценностей. Как раз 23 июня было решено создать Совет по эвакуации, в который вошел и Микоян, а также А. Н. Косыгин, H. М. Шверник, М. Г. Первухин и другие. Но этот Совет был озабочен в первую очередь эвакуацией населения, учреждений, военных грузов, промышленных предприятий. Проблемы тюрем, архивов, а также всего имущества НКВД должны были решать подчиненные Л. Берии. Сталин уехал в Кунцево около 2 часов ночи уже 24 июня и снова появился в своем кремлевском кабинете только через 14 часов.

Рабочий день Сталина 24 июня начался примерно в 4 часа дня с совещания хозяйственных руководителей страны. Кроме Н. Вознесенского к Сталину были вызваны нарком тяжелого машиностроения Н. С. Казаков, нарком среднего машиностроения и танковой промышленности В. А. Малышев и его заместитель И. М. Зальцман. Позднее в Кремль был вызван и нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин. После разговора с руководителями военной экономики Сталин снова вызвал к себе Тимошенко, Ватутина и некоторых других военных и партийных руководителей. В этот вечер у Сталина впервые появился член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов, которому Сталин за несколько дней до начала войны разрешил отправиться в отпуск в Сочи. Вместе с Ждановым в Кремль прибыл и секретарь ЦК ВКП(б) А. С. Щербаков. Речь шла о подготовке ряда директив партийным организациям страны. После 10 часов Сталин ненадолго покинул свой кабинет, вероятнее всего, он просто спустился к себе на квартиру отдохнуть и поужинать. Около часа ночи уже 25 июня Сталин вернулся в свой кабинет и провел еще одно заседание Политбюро с участием Тимошенко, Ватутина и Кузнецова. На полчаса к Сталину был вызван нарком связи СССР И. Т. Пересыпкин. Заседание продолжалось больше 4 часов. После 6 часов утра Сталин покинул Кремль и вернулся сюда лишь около 7 часов вечера 25 июня. Такой неустойчивый режим работы главы государства очень нервировал всех и мешал делу. Почти все наркомы, начальники военных ведомств, даже члены Политбюро спали, не раздеваясь, на диванах, а то и на стульях в своих кабинетах. Приходилось думать не только о все более тяжелом положении на фронтах, но и о все более плохом и постоянно менявшемся настроении Сталина. В письме писателю Василию Соколову, автору романа «Вторжение», это признавал и Жуков. «Сталин, — писал он, — ежечасно вмешивался в ход событий, в работу Главкома, по нескольку раз в день вызывал Главкома Тимошенко и меня в Кремль, страшно нервничал, бранился и всем этим только дезорганизовывал и без того недостаточно организованную работу Главного Командования в тяжелой обстановке».[278]