Действие вместо реакции - Олег Юрьевич Цендровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В состоянии потока происходит углубление режима внимания. Исчезает необходимость периодически бороться с отвлекающими нас импульсами из лимбической системы. Снимается вопрос удержания внимания на избранной нами задаче. Это дается легко. Мы просто не хотим ни о чем думать, кроме нее.
В состоянии потока лимбическая система полностью перестает оказывать сопротивление. Она сама начинает принимать деятельное участие. Состояние потока есть развилка, откуда возможно свернуть по двум траекториям.
С одной стороны, мы можем усилить поддержку нашей деятельности со стороны лимбической системы. Мы можем усилить нервное возбуждение и направить его в единое русло, направить на ту задачу, которой мы заняты. Такое перевозбуждение может значительно увеличить продуктивность и повысить качество возникающих идей и суждений.
Во власти вдохновения наш интеллект начинает трудиться на лимбическом допинге, на своего рода внутренних психостимуляторах. И цена вдохновения такая же, как цена наркотиков-стимуляторов. Они могут привести к истощению, расстройству восприятия и даже психозу. Информационные потоки перемешиваются, и в уме происходит разлад. Восприятие деформируется и покрывается трещинами и оптическими искажениями.
Как уже говорилось, это одна из причин некоторой связи, которая прослеживается между гениальностью и безумием. Вдохновение полезно и прекрасно, но оно и опасно. Неумеренное творческое перевозбуждение может толкнуть нас за край и вообще воспитать в нас привычку к вечному нервному опьянению.
С другой стороны, на этой развилке мы можем повернуть и направо – к режиму прямого контакта. Это значит, достичь еще большего очищения, чем наблюдается в состоянии потока. Нам потребуется уйти еще дальше в успокоении и интеграции лимбического зверя.
Прямой контакт есть максимизация очищения и гармонизации ума. Стихают импульсы влечения и отторжения, а благодаря этому устраняются или по крайней мере смолкают даже самые глубокие фоновые конфликты. Воображение не производит свой обычный товар, не снимает тот кинофильм, который образует стену между умом и его собственной природой, между умом и миром.
Так как движимое желанием воображение усмирено и теперь меньше привносит в наше восприятие, мы начинаем видеть себя и мир яснее.
Конечно, сегодня воображение принято считать высшей ценностью, поэтому слова о том, что при прямом контакте его становится меньше, звучат не очень привлекательно. И воображение, вне всяких сомнений, есть важнейшая способность ума. Но стоит вспомнить, что хороша не та способность, которая применяется в большом количестве, а та, которую мы используем с ювелирной точностью.
В повседневной жизни наше воображение много «шумит». Оно работает не по делу и формирует виртуальную копию реальности. Наш ум отрисовывает то, что мы должны видеть, на основе старых заготовок. Он почти не оставляет места для свежего познания.
Те картины, которые создает ум вместо живого контакта с миром, подобны карандашному рисунку. Рисунок примитивен и блекл в сравнении с реальностью предмета. В предмете есть объем и глубина, миллионы нюансов, история и взаимосвязь.
Пока мы поглощены собственными старыми рисунками, мы обкрадываем себя. Мы закрываемся ими от себя и от мира. Наше воображение прорисовывает уже не ситуацию, в которой мы находимся, а делает копии своих же старых произведений. Оно даже не может их хорошо нарисовать, потому что это возможно лишь при внимании к натуре.
Архетип ребенка: Гераклит, Христос и Ницше
Прямой контакт есть антидот от перевозбуждения и от избытка воображения. Он позволяет снять множество слоев созданной умом виртуальной реальности. Как следствие, наше восприятие мира приближается к детскому.
Мы освобождаемся от груза предубеждений и очищаемся для свежего исследования реальности. Нам становится интересно изучать то, что перед нами, и взаимодействовать с миром, а не преследовать свои фантазии о былом и грядущем. Мы осваиваем ситуацию, и это освоение становится игрой, потому что по большому счету оно представляет собой самоцель.
Наша жизнь становится игрой не потому, что результаты нам не важны. В игре результат важен. Дело в том, что при прямом контакте у нас, как и при всяком здоровом подходе к игре, нет невротической одержимости удержанием результата. Нас не слепит цепляние за него. Раунды сменяются, партии сменяются, игры сменяются, и мы понимаем это. Играя, мы понимаем существо времени.
Сам мир может быть представлен как дитя, увлеченно и самозабвенно играющее само с собой. Движение мира не приковано к прошлому или будущему результату. Оно пребывает в потоке творческих перемен. Бросок костей следует за броском костей, раунд сменяется раундом, а созидание чередуется с разрушением. Нет окончательных итогов и окончательной партии, после которой игра прекращается навсегда.
Вероятно, первым в истории, кто увидел в мире играющее дитя, был древнегреческий философ Гераклит. В одном из сохранившихся фрагментов Гераклит говорит так:
«Вечность есть дитя, которое расставляет шашки; царство [над миром] принадлежит ребенку».
Более полтысячелетия спустя Иисус Христос призвал людей уподобиться детям и поучиться присущей им чистоте. В западной цивилизации это самая известная формулировка архетипа ребенка. В Евангелии от Матфея сказано:
«В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больше в Царстве Небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном»[47].
По мысли Христа, умалиться означает умалить свою гордыню, умалить свою жажду и агрессию. Это значит умалить собранную за жизнь коллекцию предубеждений, привычек, принудительных реакций и объектов цепляния. Дитя меньше, чем взрослый, ибо у него меньше всего вышеперечисленного. Именно потому дитя больше в царстве духа.
Сквозь толщу времен эту же тему продолжает Ницше. В «Так говорил Заратустра» он описывает три стадии развития личности: верблюд, лев и дитя. Для верблюда центральной является идея долга, а для льва – его собственная воля и желание. Лев есть ниспровергатель авторитетов. Это дерзновенное стремление к сбрасыванию всяческих мысленных и физических оков.
Ребенок же в ницшевской образности есть воплощение чистоты и творческой природы ума. Это способность к свежему и прямому контакту с реальностью, которая прокладывает дорогу подлинному созиданию. Ницше вкладывает в уста Заратустры следующие слова, которые столь же известны ныне, как и слова Христа:
«Как свою святыню, любил он когда-то “ты должен”; теперь ему надо видеть даже в этой святыне произвол и мечту, чтобы добыть себе свободу от любви своей: нужно стать львом для этой
