Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всё так: последняя пьеса Сартра потерпела в июне фиаско. Почему так произошло, оставалось загадкой и для Бовуар. Проработка политических тем на античном материале была как раз в моде (впрочем, это была почти единственная возможность обойти цензуру). Может быть, публика не одобрила саму постановку, осуществленную Сартром лично? К тому же в «Театре Сите́», бывшем Театре Сары Бернар? У него было достаточно завистников. В том числе тех, кто открыто называл его коллаборационистом.
Выход за пределы
А вот Камю очень хвалил пьесу. После генеральной репетиции они пошли выпить, потом спорили до глубокой ночи – и шутили: Посторонний, Тошнота и Гостья – новое трио нового экзистенциализма! Почему бы нет?
При всей взаимной симпатии философские разногласия Сартра и Камю проявились и в тот вечер. Но что это означало для Бовуар, для ее мыслей? Особенно в вопросе, как можно точнее определить «метафизическую солидарность» в контексте экзистенциалистского понимания свободы?
На чем именно основана связь с другим? Какого типа ответственность появлялась из-за его существования? В какой мере оно является угрозой, а в какой – условием моей свободы?
Она была наэлектризована новыми импульсами, и уже через несколько недель было готово эссе, которое она обещала Жану Гренье, редактору Gallimard. Сто страниц, ни больше ни меньше, и название в духе моды на обращение к Античности: Пирр и Цинеас[16]. Она была довольна результатом. Казалось, что основная идея безупречна: ради свободы, какой ты ее видишь, нужно желать свободы других и требовать ее. Ведь «свобода другого может что-то дать мне только при условии, что и мои цели могут служить опорой другому; используя созданный мною инструмент, другой продлевает свое существование»[17].
Прекрасным примером была приближающаяся публикация книги. Ведь ты пишешь книгу не для других. И не для какого-то зафиксированного «я». А для того, чтобы в процессе написания обновить свое «я» и с помощью творчества выйти за его прежние пределы. Иными словами – трансцендировать.
Человек трансцендирует не ради других; люди пишут книги, изобретают машины, которых никто не требовал от них. Это делается и не ради себя, потому что «я» существует только благодаря проекту, вбросившему его в мир. Факт трансценденции предшествует любой цели, любому обоснованию.[18]
Что же касается базового человеческого стремления к творческому проекту, здесь нужно избегать двух ошибок в толковании: эта деятельность не направлена на то, чтобы удовлетворить уже существующие потребности других (неважно, какого рода), и она не происходит во имя «я», которое можно четко зафиксировать и определить перед началом творческого процесса. Экзистенция человека, непрерывно создающего себя, предшествует его сущности[81]. И вторая никогда не догонит первую.
Важность других людей для этого процесса постоянной самоактивации состоит хотя бы в том, чтобы свидетельствовать об этом движении; также они находят его результатам определенное место в мире, общем для всех людей. И дают конкретному человеку исходную точку для нового проекта:
Моя ситуация по отношению к другим такова: люди свободны, а я вброшена в мир этих чужих свобод. Они нужны мне, ведь если я выйду за пределы моих собственных целей, мои действия схлопнутся и вернутся на исходные позиции, если у них не будет нового будущего, достижимого с помощью новых проектов.[19]
Таким образом, человеческое существование в глазах Бовуар предстает непрекращающимся освободительным движением, которое постоянно пересоздает себя заново в контакте с другими людьми. Если другие люди не будут самостоятельно воспринимать дела человека, то это движение прекратится. Без их живительного дыхания пламя свободы быстро угаснет.
Незадолго до публикации ее первого романа Бовуар сравнивает в эссе Пирр и Цинеас сохранение свободы благодаря другим с ситуацией, когда дети помогают друг другу перелезть через стену или забор, подсаживая друг друга; один только индивидуальный импульс не помог бы им в этом деле. Один человек самим наличием массы своего свободного бытия поддерживает проект другого. При этом каждый несет ответственность только за свои действия. Она использует еще одну, несколько статичную метафору, которая (с большой долей идеализации) описывает процессы в «семье» Бовуар и Сартра тех лет: «Наши свободы поддерживают друг друга, как камни в сводах, которые не опираются на колонны»[20].
Будущее открыто
В конце августа Сартр и Бовуар в очередной раз едут в Ла-Пуэз, на виллу мадам Морель. Они собираются работать там до конца лета. Бовуар хочет начать третий роман, для которого у нее уже давно есть название – Кровь других. А Сартр – написать камерную пьесу, предполагаемое название – Другие. Не просто ради упражнения, а для того, чтобы Ванда, которая теперь тоже актриса, как и Ольга, получила первый ангажемент (потом эта пьеса получит название Huis clos, За закрытыми дверями).
В Анжере пересадка, и они долго ждут другого поезда. Бовуар сидит в кафе, а Сартр подходит к ней со стороны вокзала, «размахивая газетой». Наконец-то: «…в Comœdia только что появился первый отзыв на Гостью <…> Никогда позже ни одна статья не доставляла мне такого удовольствия <…> эта статья, написанная настоящим критиком и напечатанная в настоящей газете, черным по белому, убеждала меня, что я написала настоящую книгу, что я действительно стала вдруг писателем. Я не скрывала своей радости»[21].
У Сартра тоже хорошие новости. Его сценарии утверждены, деньги гарантированы: «Не беспокойтесь <…> в следующем году у нас не будет забот»[22]. Когда он ездил ненадолго в Париж, ему удалось устроить Бовуар на хорошую должность редактора на «Национальном радиовещании» (государственная радиостанция, которую в народе называют «Радио Виши»).
Когда они в октябре возвращаются в Париж, роман Бовуар обсуждают уже далеко не только на Монпарнасе. Как и стоило ожидать, фантазию читателей в основном волнует стоящий в центре сюжета менаж-а-труа: «Я не стала отравлять свою радость нескромными вопросами; я не спрашивала себя, какова абсолютная ценность моего романа, переживет ли он свое время <…> А пока мне довольно было того, что я преодолела первый порог: Гостья существовала для других, и я вошла в общественную жизнь»[23].
Книга попала даже в короткий список Гонкуровской премии. Это был не просто первый шаг. Это
