Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как Рэнд и мечтала десять лет назад, в течение 1942 года она стала превращаться из человека в живую пишущую машинку – она выдает по двадцать пять страниц в неделю. Это жизнь, к которой она стремилась: самостоятельная, ответственная за себя, обеспечивающая себя – и в широком смысле создающая ценности. Никаких мыслей о будущих читателях, об обществе, критиках. В этом процессе имела значение только метафизическая солидарность с самим произведением. Сфокусированное авторское бытие как образцовое воплощение сверхчеловечески продуктивного эгоизма. Кому нужен внешний мир, если можно создать свой собственный, внутренний? (А муж позаботится о быте.)
Даже год политического активизма не был потрачен зря. Удалось лучше сформулировать давние убеждения, к ним добавились новые идеи. Особенно по вопросу, который Рэнд сформулировала в своем философском дневнике еще в 1934 году, о том, «является ли этика непременно и безусловно социальной концепцией»: «Существуют ли этические системы, ориентированные прежде всего на индивида?»[85]
Если в тридцатые годы доминировало терминологическое противопоставление «индивидуализма» и «коллективизма», то теперь Айн Рэнд стала использовать для обозначения главного врага свободы понятие «альтруизма». Альтруист для нее тот, кто считает этически предпочтительными действия в интересах других людей. То есть человек, ориентирующий свои мысли, действия и творчество на существование других и на их интересы, и неважно, стремится ли он к власти, чтобы подчинять и манипулировать, или жертвует собой, чтобы помогать и «спасать». В конечном счете всё зависит от того, кто является адресатом этических действий: я сам или другие. В 1942 году Рэнд записывает в дневнике: «Когда люди считают, что другие – их главная добродетель, то тут есть две два варианта: делать то, что другие считают верным (рабство), или навязать другим свою веру ради их же блага»[86]. Если другой – адресат твоей этики, то ты можешь помочь ему только в режиме подчинения. И это либо подчинение другому, либо подчинение другого. Третьего не дано.
Таким образом, этика под знаком других – даже Сартр не смог бы сформулировать острее – неизбежно оказывается добровольной казнью, то есть означает лишение автономности для обоих полюсов диады. И единственным выходом из этой ситуации является акт этического самоопределения, исключения любого вмешательства других в формирование собственной воли. Вместо свободы для другого, благодаря другому или вместе с другим – свобода от другого: «Эгоизм (selfishness) – не для того, чтобы громить других, а для независимости от других»[87]. Эгоист в версии Рэнд признает существование других, другие несомненно существуют и обладают той же ценностью, что и он сам, и именно поэтому совершенно необходимо исключить их существование и потребности из процесса формирования собственной воли.
Единственное, что создает и гарантирует общую свободу, – последовательная позиция «метафизической независимости», а вовсе не «метафизической солидарности». Единственная ненасильственная форма контакта с другим и признания его абсолютно свободным человеком похожа на договор – как удачная сделка. My word is my bond. Take it or leave it. And live with the consequences[78]. Самый социально приемлемый вариант обмена при реализации целей – естественно, монетарный: с помощью денег. Единственная экономическая система, допускающая ненасильственный обмен между людьми, – это капитализм максимально либерального образца. И наконец, единственная легитимная система правления при такой системе – прямая демократия с продуманными ограничениями возможностей государственного вмешательства.
Вот такой комплект для свободного сосуществования был для Рэнд не только самым практичным, доказавшим свои преимущества наименьшим злом для людей, но и прямо-таки трансцендентальным законом. Он не просто хорошо работает, он несет людям добро! Он и есть добро. Потому что нет другой меры вещей, кроме человека (а если бы и была, человек должен был бы сначала согласиться с ней).
Любое намеренное отклонение от этого идеала означает сознательное движение к добровольному рабству: в этике это альтруизм, в экономике – социализм, в религии – фундаментализм, а в политике – тоталитаризм. Разумеется, есть люди, которые именно этого и хотят. Это те люди, которые неспособны сами разжечь и сохранить в себе творческое пламя свободы. Которые, вместо того чтобы ограничиться своей унылой авантюрой под названием «pursuit of happiness»[79], хотят вовлечь в нее всех остальных во имя их блага. «Принцип Тухи» во всех его цивилизационных разновидностях.
Даже если всё это не имело идеального логического обоснования, даже если не все понятия идеально сочетались друг с другом, в 1942 году они вполне годились в качестве смысловой матрицы, которая позволила Рэнд разворачивать будущий роман сразу на трех уровнях: как изображение вечной борьбы принципиально разных идеалов в психике человека; как оценку ситуации в Америке накануне Второй мировой войны; как учение в форме романа, которое в темные времена должно указать выход из «ада других» – вслед за полубожественной фигурой Говарда Рорка.
В декабре 1942 года, спустя двенадцать месяцев непрерывного писательского угара, Рэнд добирается до защиты Рорка перед двенадцатью присяжными – до финала и кульминации своего произведения. Как Сократ настоящей Америки, он выступает от имени народа перед жюри, чтобы продемонстрировать перед всем миром и для всего мира те ценности, на которых базируются столь уважаемые документы – Декларация о независимости Америки и ее Конституция.
Защита Рорка
Преступление, в котором обвиняют Рорка, – не развращение несовершеннолетних и не оскорбление богов. На первый взгляд оно кажется банальным, но при ближайшем рассмотрении оказывается гораздо опаснее для единства общества. За несколько дней до завершения строительства образцового социального жилья по его же проекту он сам взорвал дома с помощью динамита. И только потому, что общественный комитет, ответственный за этот проект (под руководством Тухи), внес в проект небольшие изменения и реализовал их без согласования – то есть, строго говоря, в нарушение договора. Жюри присяжных должно принять решение не о самом поступке, факт которого Рорк никоим образом не оспаривает, а только о значении и оправданности мотивов к нему.
По словам прокурора, эти мотивы очевидно «лежат за пределами нормальных человеческих эмоций. Большинству из нас они покажутся чудовищными и непостижимыми. <…> Подобно динамиту, разнесшему здание, мотивы, которыми руководствовался этот человек, подорвали в его душе всё человеческое. <…> Здесь мы имеем дело с самым опасным взрывчатым веществом на
