Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

— Наверное, если мы поинтересуемся у него, вреда не будет, — сказала Алиса. — Кто знает, вдруг ему хочется сделать себе татуировку.

— Алиса, он учитель, у него ни шиша за душой. Ему нужны не бесплатные татуировки, милочка, а деньги, — сказала миссис Оустлер.

— Ну...

И Алиса с миссис Оустлер ушли в кино, а Эмма и Джек остались мыть посуду, после чего собирались ложиться спать. Эмма прикончила остатки пиццы (со всех тарелок), Джек посочувствовал ей — еще бы, она ведь к салату даже не притронулась, вот и осталась голодная.

— Конфетка моя, поставь какую-нибудь музыку, будь так добр.

Эмма любила петь за едой, лучше всего у нее получалось изображать Боба Дилана с набитым ртом. Джек поставил альбом под названием Another Side Of Bob Dylan — на полную громкость, как любила Эмма, — и пошел наверх укладываться. Даже на фоне Боба и льющейся воды он отлично слышал, как Эмма горланит Motorpsycho Nightmare. Песенка, должно быть, сказалась на его настроении.

Джек разделся и осмотрел свой пенис, красный и натруженный, одна большая ссадина. Он думал смазать его чем-нибудь, но решил, что будет щипать, и просто надел свежие шорты и лег, ожидая, когда Эмма придет поцеловать его на ночь.

Джек лежал и скучал по тем вечерам, когда молился вместе с Лотти. Сам он лишь одну молитву повторял последнее время, и то изредка, — ту, что когда-то читал вместе с мамой (она тоже давным-давно перестала молиться вместе с ним, наверное, опять потому, что он "большой уже"). Да и эта молитва казалась ему теперь неуместной на фоне его новой жизни с миссис Машаду.

— День, что ты даровал нам, Господи, окончен. Спасибо тебе.

Теперь по вечерам Джек не хотел никого благодарить за прожитый день.

Лотти прислала ему открытку с острова Принца Эдуарда, на ней красовались сосны, ели, серые скалы и темно-синий океан; разве может в таком месте быть плохо?

— Нет-нет-нет-нет, малышка, — пела Эмма, — не меня ты ищешь здесь.

Джек без конца думал о том, как мистер Рэмзи повезет его в Мэн, и настроение у мальчика испортилось еще больше. Ему стало себя так жалко — а это отличная почва для плохих снов. Боб Дилан все пел, а Джек уже спал; он вообразил себе, что мама и миссис Оустлер вернулись домой и зашли поцеловать его на сон грядущий раньше, чем Эмма; он лежал и думал, кто же придет первой, Эмма или мама. Это все ему, конечно, снилось — снилось, как он лежит в постели и не спит.

Боб Дилан все выл себе где-то неподалеку, а может, он выл только во сне у Джека. Не знаю, в чем тут дело, мама, но я все время думал о тебе (лучше и не скажешь, прямо в яблочко!).

Кто-то зашел к Джеку в спальню; он открыл глаза, думал, это мама или Эмма, а это миссис Оустлер, совершенно обнаженная, легла рядом с ним под одеяло. Такая маленькая, с ней в кровати куда просторнее, чем с миссис Машаду, да еще она куда лучше пахнет! Она издала какой-то гортанный звук, вроде рычания — словно она дикая кошка и может Джека укусить. Ее длинные накрашенные ногти царапали ему живот, щекотали пупок, а потом ее маленький кулачок возьми да и залезь ему в трусы, ноготь чиркнул по пенису, как раз там, где "малыш" покраснел. Джек дернулся от боли.

— Что с тобой, я тебе не нравлюсь? — шепнула ему на ухо Лесли, сжав "малыша" в своей крохотной ладони. Джека словно парализовало.

— Нет, ты мне нравишься, просто у меня пенис болит, — попытался сказать Джек, но не смог; он вообще во сне никогда не мог ничего сказать.

Джек почувствовал, как "малыш" растет внутри кулака миссис Оустлер. Да ведь ее рука не больше моей, думал Джек, а музыка играла. Мне плевать, где ты проснешься завтра, мама, но я все время думал о тебе, — пела Эмма.

— Мистер Пенис отправляется кое-куда, и там ему уже никогда не будет больно, — шепнула Лесли на ухо Джеку.

Но откуда Лесли знает слова "мистер Пенис", подумал мальчик, откуда она узнала, что его пенису больно, ведь Джек не мог сказать ни слова?

— Что ты говоришь? — попытался спросить он, но снова не услышал себя. Говорила только миссис Оустлер, повторяя одно и то же.

У нее к тому же изменился голос; не было сомнений — рядом с Джеком лежала именно она, ее жесткое, маленькое тело терлось о него, но голос был как у миссис Машаду.

— Мистер Пенис отправляется кое-куда, и там ему уже никогда не будет больно, — шептал ему низкий португальский голос.

— Не надо, моему пенису очень больно, пожалуйста, не надо больше, — все пытался сказать Джек. Но как же миссис Оустлер услышит его, если он сам себя не слышит? А уж о том, слышит ли его мама, Джек и думать не стал — он знал, это бессмысленно: даже если она услышит его, все равно и не подумает прийти его спасти.

Только бы Боб Дилан наконец заткнулся, глядишь, Эмма сможет услышать Джека и прийти на помощь, думал он. Музыки он больше не слышал, но ведь это не значит, что Боб в самом деле закрыл рот. Лесли Оустлер так громко дышала ему в ухо, что перекричала бы Боба, ори тот во всю глотку в соседней комнате.

— Ты снова забыл про дыхание, конфетка моя, — отчетливо услышал Джек голос Эммы. Он думал, его целует миссис Оустлер, а это была Эмма! — Целуй меня дальше, если хочешь, но не забывай дышать!

— Я спал, мне снился сон, — сказал он.

— Он мне рассказывает! Ты едва себе шланг свой не оторвал, красавец мой, еще бы он у тебя не болел!

— Вот оно что.

— Покажи-ка мне малыша, Джек, — сказала Эмма, — я хочу знать, в чем дело.

— Да ни в чем, — сказал Джек; ему было стыдно — что она скажет, увидев, какой он теперь.

— Джек, да это же я, твоя Эмма, ради всего святого! Я не сделаю тебе больно.

Горел и свет в ванной, и ночник на столе. Эмма хорошенько разглядела мистера Пениса.

— В самом деле, не пенис, а одна большая ссадина! Как же так можно!

— Что можно?

— Ну Джек, ты же его едва не стер в кровь! Тебе нужно оставить его в покое на пару-другую ночей. Ты когда это начал?

— Я его не тер.

— Конфетка моя, не вешай мне на уши лапшу. Ты совсем задрочил своего малыша, так нельзя, это же садизм какой-то!

— Что значит "задрочил"?

— Джек, не ерунди, ты отлично знаешь, что это такое. Ты же мастурбировал дни и ночи!

— Что я делал?

— Брал пенис в руку и доставлял себе удовольствие!

— Я этого не делал! То есть это делал не я.

— Джек, ты это делал сам, во сне!

Тут Джек зарыдал. Он очень хотел, чтобы Эмма ему поверила, но не знал, как ей сказать.

— Не плачь, конфетка моя, мы все исправим.

— Как?

— Ну, мазью смажем или еще что-нибудь придумаем. Не бойся, Джек. Мальчики всегда дрочат, это неизбежно. Я просто думала, ты мал еще этим заниматься, ну что же, я ошибалась.

— Я ничего такого не дрочил! — настаивал Джек; ему пришлось кричать, так как Эмма ушла в спальню Алисы за мазью.

— Щипать будет?

— Нет, эта не щиплет; только разные штуки с дрянью внутри щиплют.

— С какой дрянью?

— С химией всякой, — сказала Эмма, — с искусственными запахами и всяким другим говном.

Она принялась втирать мазь в пенис Джека, больно не было, но мальчик все плакал.

— Милый, возьми же себя в руки. Тоже мне, великое дело, онанизм.

— Какой еще онанизм, я даже слова такого не знаю! Это все миссис Машаду!

Эмма в ужасе выпустила пенис из рук.

— Миссис Машаду прикасается к тебе, Джек?

— Она много чего делает, засовывает мистера Пениса внутрь себя.

— Мистера Пениса?

— Она его так называет.

— Куда внутрь, милый? В рот?

— И в рот тоже.

— Джек, как ты не понимаешь! Миссис Машаду совершает преступление!

— Что-что?

— То, что она делает, — неправильно! Ты тут ни при чем, ты-то ничего плохого не сделал. А вот она — да.

— Только не говори маме.

Эмма обняла Джека.

— Конфетка моя, нам нужно остановить миссис Машаду. Это не может дальше продолжаться.

— Ты сможешь ее остановить, я уверен.

— Еще бы, конечно смогу! Дай только срок, — мрачно сказала Эмма.

— Не уходи! — взмолился он и вцепился в нее изо всех сил; он знал, что Эмма может обнять его и сильнее, но она не стала. Она погладила его плечи, спину, поцеловала веки, красные от слез, и уши.

— Конфетка моя, не бойся, я с тобой. А ты просто спи. Я никуда не ухожу.

Он заснул так глубоко, что мог бы и не проснуться от криков.

— Черт, да ему же приснился кошмар! — услышал Джек Эммин голос. — Я обняла его, чтобы он заснул снова. А потом заснула сама. Чего вы тут себе навоображали? Я с ним тут что, по-вашему, трахалась? А почему на мне одежда?

— Тебе нечего делать в постели у Джека, Эмма, — сказала миссис Оустлер. — Особенно под одеялом.

— Лесли, мне кажется, все в порядке. Джек чувствует себя отлично, — сказала Алиса.

— Твою мать, я просто счастлива это слышать! Какое, твою мать, облегчение, что ты так думаешь! — заорала Эмма.

— Эмма, не смей разговаривать с Алисой в таком тоне, — сказала Лесли.