Листопад - Николай Лохматов

Старик ласково потрепал по бокам собаку, постоял в раздумье: куда идти? Сошел по ступенькам и грузно, переваливаясь, как гусь, с ноги на ногу, скрылся в ельнике.

Спросонья лопотали листвой деревья. Старик петлял по березнякам и ельникам, стараясь уйти от своих беспокойных мыслей и духоты, перехватывающей дыхание.

В сосняках бродили туманы, легкими облачками они цеплялись за хвою, висли и, не удержавшись, падали вниз и, по-змеиному извиваясь, ползли к Жерелке.

Сделав круг, Прокудин пошел по берегу речки опять к дому. Шел медленно, грузно. Силы оставляли его. У спуска, куда он каждый день ходил за водой, тяжело опустился на гальку, снял с головы фуражку и жадно припал к роднику. Кадык ходил взад и вперед и будто стыл от холода. Насладившись студеной водой, старик оторвался от родника и глубоко, так, что захрипело внутри, потянул в себя воздух и тут же сунулся лицом в воду по самые уши. От холода заломило щеки. Он качнулся назад, перевалившись с колена на колено, и, не вытирая родниковые капельки, наколотые на щетину, подрубленным пнем осел на молодые побеги черемухи.

В грудь словно кто вогнал кол. Из последних сил он рванул рубаху, но легче не стало. Старик было попытался встать. В голове бешено билась мысль: "Домой, скорее домой..." С трудом встав на четвереньки, он пополз на взгорок. Полз медленно, подолгу отдыхал, лежа на траве. "Лишь бы попасть домой, - думал он. - Там будет легче".

У крыльца Прокудина сморил сон. Прислонясь спиной к ступенькам, он задремал. Дремал недолго, с полчаса, а может быть, и меньше, и проснулся от тяжелого предчувствия беды. Дышать было трудно, руки и ноги свинцово затекли, в ушах назойливо и отчетливо звенело, словно кто-то молоточками бил по серебряной наковальне. Он долго сидел неподвижно, смотрел на нависшую над лесом сизую дымку. Ему ни о чем не хотелось думать. Все, что было вокруг, будто и не касалось его, и от этого старику стало очень хорошо.

Сквозь обволакивающий сон он слышал, как выла собака, будто перед нашествием волков. И неожиданно мелькнула мысль, что и Барбоса надо бы отвязать. И он было протянул руку, чтобы опереться на нее и встать, но рука безжизненно упала...

Из-за гребня леса вышло большое красное солнце, прогревая увлажненную росой землю. Прокудину было тепло, как на печке. Только руки его, длинные, худые руки, продержавшие всю свою жизнь топор, холодели. И старик забыл их спрятать в карманы. Он попытался приподнять голову и вдруг увидел дрозда. Тот плясал и взмахивал крылышками на самой маковке елки. Но песня его не доходила до Прокудина.

Прокудину давно не было так хорошо. Он, словно освободясь от тяжких оков, ощущал в себе полный покой. Теперь вроде и дышалось ему легче и свободнее. Только сейчас он понял, что всю жизнь стремился к такому покою. Склонил голову и почему-то удивился, увидев муравья, который тащил в гнездо какую-то былинку. "Тащи, тащи", - мысленно поторопил его старик и усмехнулся. Потом он заметил толкающего вперед мертвую муху жука-санитара и порхающих за мошками синиц. Все хлопотало, куда-то стремилось. А он сидел неподвижно, ни о чем не думая, никуда не спеша. "Хорошо! Ох как хорошо!.."

Исчез на маковке елки певчий дрозд. Почернело солнце, слились в одну черную завесу и лес и пригорок... Он протянул руку, чтобы отстранить эту черную кисею, но рука снова бессильно упала. Глаза так и остались неприкрытыми. Они словно смотрели на проплывающие с запада кучевые облака, на сизую дымку дальнего леса.

В середине дня из дубравы прилетела галка. Она долго прыгала у неподвижного Прокудина, вспорхнула на перило крыльца и, заглянув в открытые глаза старика, улетела. Потом вернулась, тревожно пискнула, наклонила голову до самой земли и, распушив хвост, юркнула в прохладную еловую заросль. А потом сквозь густую сеть иглистых ветвей долго еще неслись ее пронзительные крики, хриплые и тревожные, как плач.

Всю долгую ночь немигающие глаза старика высматривали холодное мерцание звезд, далекое темное небо и верхушки застывших над ним елок.

3

Васек ждал Митю у Климовой сторожки в Светлой роще. Он сидел на траве и сам с собой играл в ножички.

- А Коля где? - спросил Митя из-за спины.

Васек вскочил на ноги.

- Чего пугаешь? - покраснел он. - Не мог окликнуть?

- Что же ты за солдат, если голоса своего друга испугался?

- Ну и что? Внезапность медведя валит.

- Тоже мне медведь нашелся! Почему Колька Дымарев не пришел?

- Тебя позабыл спросить, - огрызнулся Васек, но, заметив, как ярче вспыхнули на лице Мити конопушки, пояснил: - Отец куда-то послал.

- Ну вот, а договаривались. Дед Прокуда нас ждет уже. Если, говорит, все будет хорошо, на болото сходим. Там сейчас птиц уйма... Потом он секрет для нас припас. Время запросто в любую минуту будем узнавать...

Только сейчас Васек увидел, что Митя держит под мышкой книгу. Васек ткнул в нее пальцем:

- Зачем?

Митя полистал книгу.

- Тут о "ведьмином кольце" написано. Дед Прокуда говорит, будто ведьмы в том грибном кругу пляшут. Но это вовсе не так...

И Митя важно полистал книжку.

- Тут весь секрет не в грибах, а в грибницах, - сказал он. - Так называются корни у них. Состоят эти грибницы из тонких ветвящихся нитей. Они расходятся во все стороны. - Митя перевернул страницу. - Вот видишь? Они отходят от грибницы и потом замыкаются... Вот и получается "ведьмино кольцо". А молния и гроза тут ни при чем.

- Ты, смотрю, дотошный какой!..

Митя по-взрослому свысока посмотрел на Васька. Ребята постояли немного и, не дождавшись друга, пошли к сторожке. Митя уже мысленно представлял себе, как удивится дед Прокуда, услышав его сообщение о "ведьмином кольце". Что же ответит на это он?

Прокудина они увидели у крыльца. Он опирался спиной в ступени. Голова его была склонена на грудь. "Спит, - решил Митя. - Вот нашел место!.." Он тронул старика за плечо и тут же отпрянул назад.

Митя сразу понял, что случилось с Прокудиным. Оглядев еще раз неподвижное тело старика и не обращая внимания на испугавшегося Васька, он изо всех сил пустился через еловые крепи к лесничеству.

4

Прокудина хоронили на другой день.

Сенька Зырянов и Степан Степанович Ковригин могилу ему выкопали тут же, неподалеку от сторожки, на бугре под высокой старой сосной.

Когда могилу засыпали землей, на ней установили своеобразный дубовый памятник. Посредине его выжгли надпись:

"Трофим Назарович Прокудин скончался семидесяти трех лет

от роду на трудовом посту. Партизан и лесник, он честно служил

своей Родине. Остановись, товарищ, и поклонись его праху. Он

достоин такой почести!.."

А выше этих слов Сенька Зырянов прикрепил вырезанную из покрашенной жести пятиконечную звезду.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

1

Ручьев следил через раскрытое окно за игрой ребятишек в райкомовском дворе. В кабинет вошел Маковеев. Ручьев, не здороваясь, спросил:

- Читал?.. Ну, что на это скажешь?

Маковеев остановился у двери, ожидая неприятного разговора.

- Вижу, не читал, - не понимая состояния директора лесхоза, заметил Ручьев и посоветовал: - Прессу надо просматривать в первую очередь, с утра, - и протянул ему газету.

Маковеев быстрым взглядом пробежал последнюю страницу газеты и ничего там особого не увидел.

- Да ты не там ищешь. На первой странице это. - Ручьев ткнул пальцем в газету. - Вот читай. Только внимательнее. Не зря этой статье отвели первую полосу.

Маковеев пробежал глазами по заголовку: "Грустная песня Приокского леса". "Ну и название!" - подумал он и скосил глаза на конец статьи. Под ней стояла краткая подпись: "С. Буравлев - лесничий..." А дальше шло название района и области.

Ручьев, заложив за спину руки, ходил по кабинету. Ему не терпелось узнать, что скажет об этой статье директор лесхоза.

Маковеев тем временем, зевая, перевел взгляд на начало статьи: "Леса наши напоминают редкостный музей природы. Чего только в них нет! Тут и краса нашей России - береза, и медностволые жемчужины - сосна и ель. Встречаются вековые дубы и сиротливые рябины, красавцы ясени и вязы, осины и клены... В чащах водится немало разного зверья и птиц, в реках и озерах жирует много рыбы. Но, к сожалению, не берегут наши леса..."

Маковеев повертелся на стуле, осуждающе покачал головой. Мол, вон чего захотел... "...Шепотом последней боли шумят пропыленные тальники. Прощально переговариваются умирающие рощи, словно недоумевая: за что это их в пору красоты и молодости губит человек? Даже в безветрие беспокойная осина, дрожа листвою, лопочет с горечью песню обиды и увядания..."

Маковеев отложил газету и, склонив голову, долго сидел в неподвижности. Ручьев не тревожил его. Пусть получше прочувствует, хорошенько подумает.

- Ну как? - спросил он, когда наконец пришел в движение Маковеев.

- Нового-то он ничего не сказал, - с деланным безразличием отозвался Маковеев.

Ручьев остановился против него, посмотрел в упор.