Листопад - Николай Лохматов

Прокудин не без любопытства взглянул на Костю. И в глазах вспыхнули лукавые огоньки.

- Недолго она радовалась свободе. Поняла - не может жить без Большого сердца. Легкая жизнь, мил человек, всегда скучна. Люди часто начинают ценить чужие сердца лишь тогда, когда теряют или разбивают их. Вот и она решила снова вернуть к себе Большое сердце. Думала, для этого лишь достаточно отнять у людей кусочки, которые когда-то сама расшвыривала. Да запамятовала, кто поднимал их.

Старик поскреб пятерней спутанные на голове волосы. Глаза его неожиданно озорно вспыхнули, по-молодому заблестели.

- Тебе бы надо не издали на Наташу-то поглядывать, а хватать в охапку и тащить... - и он, крепко сжав кулак, взмахнул им. - Девки не любят, когда возле них только ходят да вздыхают... Вот и упустил ее. А теперь тебе лишь остается ждать, пока сам Маковеев отойдет от нее. А он обязательно отойдет. Не нужна она ему...

Костя с опаской покосился на него и смущенно проговорил:

- Я не могу так сразу-то, дедушка. А вдруг еще хуже будет...

Глаза у Прокудина сразу же потухли. Из груди вырвался тяжелый вздох.

- И со мной так было, - неожиданно признался он. - Тогда мне не было еще и девятнадцати. - Лицо его ожило, на обветренном лбу разгладились морщинки. - Ты Оську Воробья, конечно, не помнишь? Нет?.. Не мужик был, а кряж дубовый. Лапища, что у медведя. Бородища черная, глаза круглые, как у филина. Детей пугали им. Во всем лесу такого не было. А человек - душа был. Балагур, куда там, хлебом не корми. Особо по бабьему делу. Пришлось мне на его обходе как-то дрова пилить. Бывало, начнет рассказывать - аж рот разинешь, все бы и слушал его, бестию. Как-то и говорит он мне: "А ты, Трошка, девок не бойся. С первого разу хватай ее и - баста. Она и пищать будет, а ты знай свое дело. Бабы, они смелых и сильных обожают. Только никогда не обманывай девку. Обманывать человека - самое худое дело..." Да не мог я поступать так. Не такому человеку эту науку давали. Я тогда в Осеневе жил. Беднота одолевала. Две зимы и два лета мурыжил лучевкой. Как волк, не вылезал из леса. А пришел домой... Те, что были от горшка два вершка, - под потолок вымахали. Глянул на соседку Аниску, скажу тебе глазам не поверил. Была маленькая, худенькая, а стала - кровь с молоком! Мы с ней да с Гаврюхой Дубилиным, дружком моим, вместе в Сосновку в церковноприходскую школу ходили, к попу на поучение. Все помнится. Будто все это вчера было. Вот идем однажды, а Гаврюха толкает меня в бок и шепчет: "Давай с Аниской чудо сотворим. Отнимем сумку с книгами и набьем ее лягушками. Пусть несет домой. Вот потеха будет".

Не хотелось мне в таком деле участвовать. А отказать не смею засмеет потом. Пришлось поддержать его. Аниска кричит, слезами заливается, а Гаврюха знай свое, посмеивается.

Принесла Аниска лягушек домой, книги с тетрадками все попортила. Меня за это мать так отхлестала веревкой, что с неделю ел стоя. Так вот, к той поре, когда я в лес на заработки стал ходить, выросла Аниска. Ростом вытянулась почти с меня. Лицо румянилось, как утреннее облачко. Косы густые, длинные, чуть ли не достают до пят. А глаза большие, чистые, как два лесные озерка. А когда шла она, то казалось, не касаются ее ноги земли, по воздуху словно плывет. Нет, теперь красавиц таких не сыщешь.

А какая работящая была! От зари до зари в поле только и слышно было, как жаворонком заливается. Вот она какая была девка. В ней я души не чаял. Без нее и жизнь для меня была не жизнь... В Сосновке какой-то престольный праздник был. Народу туда нашло со всех деревень. Ну и я в гости подался. Песни, гармошка, девки парами по улице ходят. Хороводы разваживают. Теперь уже таких гулянок нет. Народ другой пошел. Так вот, вижу - и Аниска там. Ходит, как пава, по кругу, новенькими полсапожками выстукивает, а сама нет-нет да и взглянет на меня. А у меня в душе пожар. Глаз от нее оторвать не могу. Гляжу, и Гаврюха туда явился. Куражится, удаль свою показывает...

Прокудин неожиданно оборвал рассказ. Сивые брови его опустились и потушили блеск в глазах. Долго он сидел в неподвижности, словно забыв обо всем на свете. Притаился и Костя.

- Как вспомню про Аниску, так сам не свой. Стоит она передо мной, играет своими омутками, словно зовет за собой: иди, мол, я жду тебя... Эх, жизнь, жизнь! Пролетела синицей и - нет ее. Смерть за горбом рожки показывает... Хотя и большой летний день, но и ему приходит конец. Что дальше-то было? Смеркаться стало, коров пригнали. Парочки по задворкам разбрелись. Подошел и я к Аниске. Зову ее с собой. А сам слова спокойно сказать не могу. Лихорадка так и колотит меня. А вдруг откажет? Так оно и случилось: "Иди, говорит, Троша, я подругу подожду".

Голос у меня дрожит, руки трясутся. И куда эта смелость делась от меня, о которой так ловко говорил Воробей. "Жить без тебя не могу, бормочу я, - что хочешь, то и делай со мной. На руках носить буду..."

Схватил ее и понес по улице. А она одно: "Уходи от меня! Люди увидят, засмеют".

Вижу, не берет мое. Пошел к хороводу. Девки нарядные, красивые, подхватить бы какую да и в поле дергача слушать. Так нет, кроме Аниски мне никто не нужен. Повернул я от хоровода.

Только стал подходить к амбару, слышу - шушукаются, голоса знакомые. Любопытство меня взяло. Заглянул за угол и чуть не вскрикнул. На бревнышке сидят Гаврюха и Аниска. Обнял он ее и целует... Не помню, что со мной было. Только я домой не вернулся. Ушел в лес и так вот живу.

- Больше никого так и не любил, дедушка? - растроганно спросил его Костя.

- Любил, конечно. И жена у меня была, и двух сыновей вырастил и на войну отдал. А Аниска и сейчас у меня вот тут...

Старик поднялся с лавки и медленно, сгорбившись, пошел к печке. У небольшой самодельной лесенки остановился, повернул голову и назидательно заметил:

- Вот и мотай себе на ус, паря. Не каждой красавице отдавай свое сердце, не то расщиплет по кусочкам и разбросает по ветру. У иной красавицы сердечко-то с гулькин нос, как я скажу - дупло осиновое. - И старик полез на печку. - Вот так, милый мой. Ты извиняй меня. Что-то в груди давит.

4

С тех пор как Костя узнал, что любовь его безответная и что Наташа встречается с Маковеевым, он потерял покой... Казалось бы, чего проще забыть, да не тут-то было. А любовь, будто нарочно, смеялась над ним, еще ярче разгораясь в сердце, ожесточая душу...

Рассказ Прокудина тоже не успокоил Костю. Мучения терзали, не давали жить...

Молодость!.. Молодость!.. Беда ее в том, что, не обладая опытом жизни, она в сто крат увеличивает свои переживания и часто, не сообразуясь с обыкновенной земной реальностью, поступает опрометчиво, руша свои надежды и радости...

Всю ночь не спал Костя, все думал о том, что жизнь лишь пустота и он в ней совершенно неустроенный, никудышный. Всю ночь, не смыкая глаз, думал о Наташе и ни разу даже не вспомнил о Лизе, всю ночь проклинал Маковеева, как жестокого обманщика, развратника, и думал о той счастливой поре, когда все это поймет Наташа и когда, оскорбленная Маковеевым, будет просить у него, у Кости, прощения. Ему тогда будет наплевать на все, потому что у него будет своя, добрая, счастливая жизнь... Но это были лишь мечты, а надежды рушились. Костя заснул только на рассвете. Утром, с трудом перебарывая одолевающую его дремоту, он пошел на работу.

Железо яростно скрежетало о корни. Зеленоватый едкий дым, выбрасываемый из выхлопной трубы трактора, застилал площадку. От дыма еще больше мутило. Костя то и дело переключал рычаги, направляя трактор между стволами деревьев. Работа эта, как никогда, показалась ему однообразной и утомительной. Заученными движениями он управлял машиной, захватывая тросом бревно за бревном, и тянул их к дороге.

Гусеницы вминали в землю валежник, глухо, точно жалуясь, скрежетал трос. В боковое зеркальце Костя видел, как ловко замахали топорами девушки-лесорубы, как быстрыми движениями рук Лиза чокоровала хлысты. Не было лишь ее, Наташи.

Был уже полдень. Солнце стояло над лесом горячее и яркое, словно кусок расплавленного металла. Земля изнывала от зноя. Притихли, замерли в неподвижности деревья. Утомленные жарой, дремали у гнезд птицы. В кабине было душно, пахло разогретым маслом и раскаленным железом.

В обед Костя кубарем скатился с отвесного берега и долго плескал в лицо студеную воду.

- Ты что? Голова болит? - на берегу стояла Лиза.

- Немного есть!.. - Он отозвался вяло. Постоял чуть-чуть и стал карабкаться вверх по глинистой круче.

На участок пришел Буравлев. Ладный, крепкий, он ходил между стволов, придирчиво оглядывая их. У сломанной елочки приостановился, подозвал к себе Лизу.

"Ну, сейчас будет баня", - подумал Костя и включил скорость. Временами привычный гул мотора вдруг глох в его ушах, и Костя, встряхивая головой, медленно возным железом.

Последнюю пачку хлыстов пришлось везти по краю обрыва. Костя ясно видел, как внизу вспенивалась река... И вдруг голова опустилась на колени - машина шла без управления. Буравлев опытным ухом уловил сбои в моторе. Костя сидел, склонив трясущуюся голову, дремал.