Действие вместо реакции - Олег Юрьевич Цендровский

Так, в нашем уме могут возникнуть слуховые и зрительные галлюцинации, а порой галлюцинации интеллектуальные и эмоциональные. Галлюцинация представляет собой просто информационный сигнал без достаточного стимула, сигнал, который не мотивирован ситуацией. Это такие данные о ситуации, которые вносят разлад в нашу информационную модель мира, вместо того чтобы повышать ее согласованность.

Современной психиатрии и нейробиологии известно, что и у самого здорового человека постоянно случаются галлюцинации от малого до среднего калибра. Часто они имеют тактильную или же болевую природу. В нас возникает немотивированная болевая реакция или ощущение прикосновения, укуса, покалывания. Иногда нам слышится, будто кто-то что-то сказал, но затем выясняется, что ничего подобного не происходило. Порой мы видим вдали или в темноте смутные образы, знаки, лица.

Галлюцинации есть просто существенные сбои в интерпретации одними нейросетями сигналов, идущих от других. Это сгустки шума, побочный эффект работы любой нервной системы, и пока они находятся в скромных пределах, то не являются симптомом психотических расстройств.

Тем не менее, когда подобные сбои в распространении информации происходят у наших желаний, потребностей и эмоций, они наносят большой вред. Галлюцинации лимбической системы рождают внутреннее напряжение, взвинчивают уровень стресса и вызывают поведенческие нарушения. Они провоцируют вспышки отчаяния, страха, агрессии и тревоги, и эти галлюцинаторные вспышки не соответствуют реальным угрозам, на которые негативные эмоции и должны срабатывать.

Кортикальное счастье: счастье духа

Кормление лимбической системы, сколь бы обильным оно ни было, не исцеляет эго от мучающих его миражей. Его раны и недуги могут быть залечены лишь извне, за счет приглашенного доктора в виде человеческого разума. С этой целью он и возник в нашей нервной системе в ходе долгого эволюционного процесса.

Нам требуется изъять эго из мрачной темницы, в которой оно живет, и поместить в широкий контекст большого ума. Там его перестанет мучить клаустрофобия и паранойя. Только на открытом просторе большого ума наша лимбическая система может быть упорядочена и очищена.

Пока мы играем по правилам эго и всецело сосредоточены на обладании и на удовлетворении потребностей, мы работаем с симптомами проблем, а не с их причинами.

Счастье, которое мы обретаем путем прямого совершенствования и очищения ума, может быть названо кортикальным. Это название уместно, потому что добычей такого счастья руководят центры управления поведением в коре головного мозга, в то время как поиски счастья на пути инстинкта проходят под управлением подкорковых структур мозга.

Также это счастье является духовным, так как дух есть собирательное название для высших форм нашей умственной деятельности. Счастье духа создается путем применения нами наиболее совершенных инструментов ума по созданию порядка и гармонии, а не за счет хождения на поводу у своих инстинктов.

Определяющей чертой счастья духа и вообще человека духа является установка на бытие.

В этом случае обладание стимулами, ресурсами, собственностью рассматривается не как искомая причина наших внутренних состояний, а как их следствие. Мы действуем, мы проявляем себя в каждой ситуации, и поскольку наше действие является точным, творческим и информированным, оно порождает благие следствия.

В этом случае собственность и обладание есть не причина, а побочные эффекты нашего бытия и нашего состояния ума. При установке на обладание все наоборот: наше бытие является отражением того, что мы имеем или же не имеем. Энергия расходуется на цепляние, а не на деятельное и свободное проявление себя.

Счастье духа достигает освобождения от стимулов, так как гармония ума создается напрямую путем воздействия ума на самое себя. Мы стремимся не к увеличению числа стимулов для нашей лимбической системы, а скорее к его уменьшению.

Это то счастье, которое любит тишину и чистоту. Мы не перестаем получать наслаждение от еды, от музыки, от красот природы и хитросплетений чужой мысли, от комфорта и радостей тела. Наоборот, его становится больше, потому что устраняются неврозы, мешающие радости. Но мы перестаем придавать тому или иному набору стимулов большое значение.

В нас происходит не отрицание радостей тела, а их переосмысление, очищение и помещение в более широкий контекст жизни. Это значит, что исчезает невротическая разборчивость в потреблении и привычное цепляние за лакомые кусочки.

Нет нужды менять тишину на звучание арфы и стремиться слышать скорее звук арфы, нежели какой-то иной звук. Все это несущественно. Хорошо при звучании арфы, хорошо и без него. От смены одних чувственных стимулов на другие не происходит значимых перемен ни в нашем счастье, ни в нашей творческой способности. Все это разные формы потребления, которые различны по своим нюансам, но по большей части совершенно одинаковы по своей сути. К чему тогда цепляться за те или другие их сочетания?

Когда мы освобождаемся от власти стимулов над своей жизнью, пропадает смысл привередничать по части второстепенного, разыгрывать из себя гурмана и ценителя, воротить нос от одного стимула и вожделеть другого. Это старые ухватки эго, которое ищет себе деликатесы, вместо того чтобы употребить самый главный деликатес – научиться творчески проявлять себя в ситуации.

Духовное счастье есть тот фундамент, на котором счастье инстинкта очищается, расцветает, полностью раскрывается и становится частью чего-то намного большего. Без такой прочной опоры в бытии наше наслаждение от чувственных стимулов и от удовлетворения потребностей оказывается труднодостижимо, шатко и пресно.

Одновременно духовное счастье есть не только фундамент, но и прекрасная золотая крыша. Оно надстраивается на много этажей поверх счастья инстинкта и добавляет к нему возможности, грани и градации, которые для малого ума просто недостижимы. С этой новой высоты открывается панорама, простор действия и чувствуется свежесть.

Состояние потока и природа вдохновения

В детстве все для нас является игрой. Сон есть игра, бодрствование есть игра, прогулка с друзьями есть игра, сидеть одному дома – тоже игра. Даже зубная боль или столкновение со смертью представляются нам приключением. Все вокруг занимает нас, развлекает и информирует. Создается впечатление, что в детстве невозможно столкнуться хоть с чем-нибудь, что не стало бы нашей забавой.

Нами управляет ожидание, что жизнь в каждом своем проявлении будет увлекать и поражать. Это ожидание столь велико, что накладывается поверх всякого явления действительности и волшебным образом его преображает. Под действием этих чар скука становится игрой, учение и труд становятся игрой, а беда превращается в авантюру.

Природа игры в самодостаточности. Это процесс, в котором мы участвуем ради него самого и не воспринимаем его как средство для чего-то еще. В детстве мы упиваемся каждым новым состоянием, проживаем его сладость или его