Дурная примета - Герберт Нахбар

— Вот это ты молодец, Ханнес, что приехал!

— А почему бы мне и не приехать, Фриц, дружище? Пора уж.

И, как в рождественское утро, снова задают ему вопросы:

— Надолго приехал, Ханнес?

И когда он отвечал: «Да полагаю совсем остаться», — эти слова принимали с радостью и предлагали выпить по этому случаю…

Угреловы не замечали Ханнеса. Они не здоровались с ним ни в рождественское утро, ни сегодня вечером. Для них Ханнес Лассан был и останется «каторжником».

Лет шесть-семь тому назад Ханнес действительно попал на полгода в тюрьму. В тюрьму, а не на каторгу, как утверждали угреловы, которые и в этом случае, как обычно, взяли сторону власть имущих. Жалобу в суд подал тогда барон Освин фон Ханнендорф. Ханнес Лассан не забыл эту историю, хотя вспоминает о ней редко. С тех пор он многое повидал и многому научился. В те годы был еще жив его отец, Лоренц Лассан, старик с бороденкой клином, который имел обыкновение говорить отрывисто, будто каждое слово отрубал топором. Крепкий был еще старик и каждый божий день отправлялся со своими двумя сыновьями в море. В тот памятный год были у них неплохие уловы. Рыботорговца Вегнера тогда еще не было в деревне. Однажды старик Лассан, Ханнес и Фите пошли, как обычно, с двумя большими корзинами в город, чтобы самим продать рыбу. Был чудесный летний день, он уже клонился к вечеру. Городские башни, выступая из теплого молочного тумана, врезались в голубое безоблачное небо. Рика вдоль дамбы лениво несла свои воды к морю.

На узкой тропинке, идущей по гребню дамбы, рыбакам повстречался Освин фон Ханнендорф. Позади него в нескольких шагах семенил его лакей Франц, неся сумку и мольберт. Чтобы пропустить барона, рыбаки немного отступили в сторону. Старый Лоренц Лассан даже снял фуражку, и все трое сказали «добрый день». Освин фон Ханнендорф — возможно, он был недоволен своей работой — не ответил. И Ханнес Лассан, пропустив барона, снова вышел на тропинку.

— Оглох, что ли, невежа, не слышит, когда с ним здороваются, — сказал Ханнес.

В этот самый момент он получил удар по голове сложенными ножками мольберта и услышал голос лакея:

— Прочь с дороги, мужлан, это дорога для господ.

Ханнес Лассан в полном спокойствии поставил на землю свою корзину и всыпал Францу, баронскому лакею, сколько счел необходимым. А поскольку барон попробовал вмешаться, то и ему досталось по физиономии. За это Ханнес полгода отсидел в тюрьме.

Дело прошлое, почти забытое!

С тех пор Ханнес многому научился. Выйдя из тюрьмы, он только два дня побыл в деревне, а затем уехал и жил в большом городе в Саксонии. Вместе с тысячами других он день за днем ходил работать на завод.

Но в Дазекове Ханнеса не забыли. Его помнили прежде всего как человека, который съездил по уху барону. Об этом случае вспоминали охотно и часто рассуждали о нем в кабачке. Тюремное заключение никто не считал постыдным для Ханнеса. Наоборот, оно поднимало его авторитет. Напрасно он задал тягу из деревни, говорили рыбаки. Спокойно мог бы остаться, никто бы его не попрекнул. Но Ханнес был тогда еще глуп, он боялся сраму. Побывать в тюрьме, за что бы там ни было, он считал постыдным. И только на заводе, в кругу товарищей у верстака, на собраниях социал-демократов, к которым он вскоре примкнул, — только там он понял, что знакомство с тюрьмой не всегда позорно.

*

— Ну, теперь Пучеглазый успокоится, — говорит Ханнес брату. — Его Мета вернулась к нему.

Фите смеется, выпивает рюмку «пшеничной», поднимается с места.

— Да ты не танцевать ли собрался, Фите?

— А почему бы нет? — отвечает Фите. — Чем мы не кавалеры? Чего сидеть-то без толку?..

Кончился один танец, начинается новый. Дошло дело и до «полонеза». За распорядителя Ханнинг Штрезов. На столах уже не мало пустых бутылок.

*

— Эй, Эмиль, тебе завтра чем свет на работу, много не пей, оставь глоток на опохмелку!

Эмиль Хагедорн не пошел даже в большой зал. Сидит в маленьком трактирном зале, который открыт по будням. Хотя он и не принадлежит к рыбакам, кое-кто уже пытался затащить его в зал. Но Эмиль не двинулся с места. Язык у него уже едва ворочается и движения рук не поддаются контролю.

— Я жду здесь свою невесту, — бормочет он время от времени себе под нос. — Да-да, невесту! И пусть этот паразит не попадается мне на дороге…

Ты ждешь невесту? Невесту не ждут, за ней заходят, Эмиль. Если у тебя есть невеста, тебе незачем здесь сидеть, к невесте каждый вправе зайти домой. Дом Стины теперь в той избушке на берегу, и раз там ее дом, туда тебе надо идти к ней в гости.

Понемногу эта мысль приобретает форму. Эмиль Хагедорн отталкивает бутылку, поднимается из-за стола, стоит с минуту, пока не начинает ощущать достаточную крепость в ногах, и затем уверенно идет к двери.

Луч света озаряет дубы. Порыв ветра швыряет в помещение снежную пыль, Мартин Биш беспокойно поворачивает голову. Дверь захлопывается.

*

У берега плещется вода, буря взметает снежную пыль. Вода без препятствий добралась до кромки травы, ползет дальше вверх по луговине. Не видно ни зги, не светятся окна, не горят звезды, хлещет ветер в лицо, трудно дышать, и ноги едва переступают против упрямого норд-веста. Буря завывает в деревьях, дрожат и стонут, как живые, ставни и двери, и улица, и каждый куст. Бешеный всадник мчится над землею! Он стегает коней, размахивает свободной рукой, его дикий, неистовый крик несется над домами Дазекова. Прочь с дороги, я мчусь, и со мною движется море.

Все выше лижет берег вода, все дальше взбегают волны, и берега больше нет. Над землей, над водой мчится бешеный всадник, и пена шипит за его колесницей. Гей, гей, я еду, я мчусь, я стегаю коней. Я бог всего, кроме молний, бог бури, бог воды и белых пенистых волн. Я сам молния, и мой путь бесконечен, я всюду — и на суше, в деревьях, в кустах, в дымоходах, и я же на море, я бешеный всадник — гей, гей! Я радость, я радость, безмерная радость, я стегаю волны, и они бесятся, как я сам, они уже не лижут землю, они ее пожирают. Я ночь, непроглядная ночь, не нужно мне звезд, я бог неустанной погони. Я разрушение, в нем моя радость…

*

В избушке Штрезовых беда.

Прежде всего помоги больной жене подняться наверх, разбуди детей, отнеси наверх коляску с маленьким Отто, а