Дурная примета - Герберт Нахбар

«Взял девушку к себе в дом и вообразил себя благодетелем. Оказывается, Бюннинг сподличал над ней, — а я, черт меня побери, я — пошел по его пути! Родной сын готов бежать от меня и, наверное, замерз бы в снегу, если бы я его вовремя не нашел. А я одного лишь хотел, чтобы ему не пришлось, когда вырастет, садиться в рыбацкую лодку. Хотел я этого или нет?»

Боцман никак не выберется из неразберихи своих мыслей. Что-то в нем противится прояснению. Ему не хочется быть откровенным с самим собой, он еще пытается уйти от правды. Но последняя ночь разбередила и расшатала в нем многое, что прежде казалось твердым и незыблемым.

«Этого я хотел? Нет и еще раз нет. Этого я хотел тоже, но прежде всего думал о себе… Я хотел стать господином, как другие господа… А теперь не знаю, как расхлебывать эту кашу. Видать, все, что я делал, было неправильно. А что сегодня утром сказала Берта?

— Стине теперь не место в нашем доме, Вильгельм. Не хочу, чтобы так продолжалось. Она должна уйти.

А что Вильгельм ответил жене? Он немного помедлил, а потом сказал:

— Нет, Берта. Пусть она у нас еще маленько побудет. Куда ей сейчас деваться? Нет, в самом деле так не годится, Берта. Теперь ей придется пока остаться у нас.

Берта смотрела в потолок…

— А все оттого, что тебе захотелось в угреловы. Конечно, и мне бы хотелось выбраться из нужды. Только мне боязно… Боюсь, ты меня бросишь…

«Нет, теперь ей не надо бояться, теперь все пойдет по-другому… Только я пока еще не знаю, как».

Снова падает снег. Боцману становится холодно. На обратном пути он встречает братьев Лассан, Ханнеса и Фите.

— Эй, Боцман! — кричит Ханнес. — Как твои дела, что поделываешь? Слышал я, ты здесь дров наломал. Не черт ли тебя попутал?

Вильгельм Штрезов смотрит на старого друга юности, и вдруг в нем закипает злость. Ну нет, до этого дело еще не дошло, чтобы каждый, кому вздумается, мог говорить ему, что о нем думает.

— А тебе-то что? На-ка вот выкуси…

И он проходит мимо братьев Лассан.

— Ну, видишь, — говорит Фите. — Это же настоящий бык с рогами. Что ему взбредет в голову, то он и делает, и никакого сладу с ним нет.

Но Ханнес Лассан смеется:

— Оставь ты его в покое. Посмотришь, он еще себя покажет. Мало ли что сгоряча не натворишь.

XII

Старый год клонится к концу, пройдут считаные дни, и наступит новый. Те же деревья будут стоять перед трактиром Мартина Биша, то же море будет плескаться у берега, те же лодки, заново просмоленные и с новой оснасткой, уйдут за горизонт, будут их трепать непогода и штормы, и, может быть, в какой-то из дней какой-то из рыбаков не возвратится домой, просто исчезнет, как будто его и не было. Его слова, его смех, его брань — все исчезнет, и никогда больше не поднимется его рука, не поднесет к губам наполненную чарку. По вечерам, после трудов своих, не будет он сидеть у Мартина Биша. А в остальном все останется прежним, будут те же штормовые дни, и те же пасмурные дни, и те же ясные дни, и те же горести и заботы, и голод, и неведение о том, что принесет завтрашний день. Все будет так, как было всегда. Во всяком случае, так кажется нам.

Все это знают старики, и молодые тоже успели узнать об этом. Выдастся несколько недель, когда жизнь начнет улыбаться, когда сельдь повалит в сети. А потом снова все станет по-старому. И тогда ты опять ждешь Нового года.

Не думай об этом! Как сегодня живешь, так и будешь жить всегда, и ничего ты не сможешь изменить. Ты не знаешь способа, как тебе побольше заработать, чтобы покупать больше хлеба и к нему колбасы… Не думай об этом! Подрастут с годами твои сыновья, потом они женятся, но прежде сядут в рыбацкую лодку. Не думай об этом! Ты не раз будешь обивать порог у Бюннинга, управляющего имением в Ханнендорфе, а детей твоих он не раз угостит палкой. В пять часов утра они уже будут стоять у ворот, нанимаясь на прорывку свеклы, а в семь вечера они пойдут домой, чуть не ползком от усталости. Бюннинг заплатит им двадцать пфеннигов за день. Не думай об этом! Новый год обязательно принесет тебе в семью нового едока, и ты не будешь знать, как его прокормить, ты не будешь знать, чем прикрыть его наготу, когда он начнет подрастать.

Если будешь все время об этом думать, все время над этим ломать себе голову, то лучше уж сразу бери веревку и иди вешайся на крюк в сарае. Оставь раздумья на тоскливые часы, они тебе хорошо знакомы, ты знаешь, что они придут еще не раз, это так же верно, как «аминь» в церкви.

Не думай об этом!

*

Старый год идет к концу, и Мартин Биш украшает большой зал своего заведения, основательно протапливает печи. От стены к стене протянул он длинные бумажные гирлянды. Та стена, от которой отвалилась штукатурка, сплошь завешена большой сетью с сельдями из жести. Сетями с сельдью из жести Мартин Биш покрывает и столы. Жестянки легонько позвякивают. Чтобы навощить пол для танцев, Мартин Биш накрошил целый фунт стеариновых свечей. Зал будет выглядеть по-праздничному, в традиционном убранстве сетей.

Потому что сегодня вечером новогодний бал рыбаков.

*

Предвещая бурю, несется метель через залив, гонит снежные кристаллики, мельчайшие крупинки льда, целую стену ледяных осколков, колких как стекло. Они впиваются в деревья и кусты, в стены и крыши, набиваются в дверные щели, цепляются за землю. А ветер подхватывает все то, что не успело вцепиться, кружит и швыряет в лица мужчин, припаивает к юбкам женщин, которые, укутавшись как мумии, низко опустив голову, идут в деревенский трактир. Идет каждый, у кого еще ноги способны двигаться в танце, а руки поднять бокал. Все идут, и все думают: побушует немного и угомонится. Младшие дети уложены в постель, старшие сторожат дом, а отцы и матери, пожилые и молодые, угреловы и рядовые рыбаки — все собрались здесь. Зал сияет необыкновенным великолепием, и на возвышении сидят музыканты, привезенные Мартином Бишом из города. Шнапса и пива вдоволь — пей сколько хочешь и сколько душа принимает. Все расчеты летом. Мартин Биш поверит в долг. А если бы он не верил в долг, то как бы он