Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
X
На улице темно. Сквозь щели ставен проглядывает свет. Сегодня во многих домах зажгли свечи, и ужин, который готовят сегодня, будет вкуснее обычного, а кое у кого и обильнее.
Дети бедняков все как один на улице. С песнями ходят они от одной двери к другой, толкутся у порогов щебечущей стайкой, и теперь уже каждому ясно, что сочельник действительно наступил. Радуйся, радуйся, христианский люд. Линка Таммерт тоже ковыляет от дома к дому, лишь изредка обходит какую-нибудь дверь. В иные дома ей лучше не показываться, кое-кто из рыбаков даже в сочельник не постесняется вышвырнуть ее вон. К Йохену Химмельштедту Линка не сунется, посули ей хоть корзину яиц. Но многие двери распахиваются во всю ширь перед старой духовидицей. А Линка безошибочно знает, где кололи свинью и где нет.
— Ну, фрау Гропер, — начинает она причитать, — вот решила к вам заглянуть, проздравить со светлым праздничком… Ах, и до чего же тепло, приятно у вас тут в горнице, прямо такая приятная теплота у вас тут, помолюсь господу богу, чтобы и на тот год послал вам для печки поленья потолще, и на столе чтобы не было пусто, да чтоб скотина в хлеву не болела, здорова была, вот ведь дело-то какое…
Линка вдруг прерывает словоизлияние, смотрит многозначительно на фрау Гропер, супругу угрелова Гропера, затем говорит:
— Вот желаю вам, чтобы все так и было, как я сказала. Чтобы так и было.
С этими словами Линка Таммерт поворачивает голову из угла в угол комнаты, выпятив губы, бормочет: «Ттт… ттт… ттт», — и при этом крестится истово. Такую церемонию она называет «преблагословлением». Хриплым голосом она произносит какое-то заклятье.
— И сарайчик, и сарайчик надо бы мне посмотреть, фрау Гропер. Это всегда на пользу. Другие, бывает, что думают, зачем, дескать, это нужно, а, промежду прочим, потом и каялись, как в один-то прекрасный день заходят в хлев, ан свинья-то издохла.
Линка не слушает возражений, и сарай тоже подвергается «преблагословлению». Когда в заключение фрау Гропер — или кто-то другой, ибо то же самое случается и в домах простых рыбаков, — достает заранее приготовленный для старухи пакетик, Линка Таммерт говорит:
— Ну что вы, зачем же, фрау Гропер. Нешто я за это стараюсь… Еще раз пожелаю вам счастливого рождества. Спасибо не говорю, а иначе все силу потеряет. Счастливо оставаться!..
На собранные таким образом подношения Линка Таммерт живет потом весь январь. И куда бы она ни пришла, везде подают. Ибо в самом деле случалось уже не раз, что там, где обделят Линку, потом находят дохлую свинью…
*
Ряженые фигурки легко распознать, особенно Евгению, у которого зоркие глаза и цепкая память. Группа ребят, к которой по праву принадлежат Евгений и Фрида, подошла к дверям Хеккерта и стоит в палисаднике перед крашенным охрою домом. Но Евгений и Фрида держатся поодаль. Притаившись за большим кустом сирени, они наблюдают за детьми, толпящимися у дверей.
Первая стычка произошла перед домом пастора. Было всего-то брошено несколько снежков, но для Евгения Штрезова этого было достаточно. Он даже не стал обороняться, пошел прочь, таща за собой в голос ревущую Фриду, не подождал даже, пока выйдет на улицу пасторша с кучей орехов в переднике, чтобы каждому раздать по горсти. Евгений пошел к следующему дому, попробовал петь вдвоем с Фридой, но их песня звучала так тихо, что никто и не обратил на нее внимания.
Теперь Евгений за кустом ждет, пока все уйдут. На рождество Хеккерт не скупится, он не постоит за тем, чтобы раздать в сочельник гораздо больше пряников и орехов, чем любой другой угрелов. В этом его гордость, его утеха. Вот он вышел из дома с большой корзиной, щедро оделяет каждого, все благодарят, и Хеккерт стоит в дверях, пока не пройдет последний ряженый.
Но когда Евгений и Фрида появляются в садике с другой стороны, Хеккерт уже входит в дом, закрывая за собою дверь, и теперь у Евгения почему-то не хватает смелости снова заводить песню. Фрида вопросительно смотрит на брата.
— Идем, — говорит Евгений. — Попробуем еще раз у пастора.
Взявшись за руки, они идут обратно, проходят мимо остальных ребят, и вот опять они перед домом пастора. В кабинете горит свет, пастор еще раз просматривает проповедь, приготовленную к сочельнику: через несколько часов, по старому обычаю, начнется богослужение. Окно гостиной не освещено, зато в кухонном окне яркий свет. Евгений видит пасторшу и одного из ее взрослых сыновей, который приехал погостить на праздники.
Евгений и Фрида не сводят глаз с окна, им видно, как шевелятся губы у пасторши и ее сына, а слов не слышно. Это придает Евгению смелости.
Радуйся, (радуйся, христианский люд…—
начинает он, и Фрида подтягивает. А пасторша выходит из дому, говорит приветливые слова, выносит орехи и вдобавок каждому дает по куску пирога и по большому яблоку.
Но неужели на этом и закончится праздничное хождение?
«Мы спели только в одном месте», — думает Евгений. Он устал, но ему не хочется домой, потому что дома отец, который бил его за то, что Евгений видел, как он целовал Стину. Да и мешок для праздничных даров почти что пуст. Каждый год он приносил столько, что еще и другим перепадало. Другим?.. Матери обязательно надо чего-нибудь принести, отец ничего не получит, а Стина… Нет, Стине он не даст даже орехов, ни одного орешка. Ибо он был бит вовсе не за то, что заглянул в дверь. Все дело в Стине. Да-да, именно из-за Стины его били, недаром она не понравилась ему с самого начала. Матери Стина тоже не нравится. И отец бил его только из-за того, что целовал Стину.
Не выпуская руки Фриды, Евгений медленно идет по деревне. Он не знает, что ему делать, он только чувствует смутно, что ему не хочется домой, потому что события этого дня пробудили в нем еще какое-то глухое чувство вины и страха. Его шаги
