Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Густая табачная туча, запах пота и алкоголя. Мартин Биш пишет в книжечке новые столбики цифр.
Тили-бум, тилибум, тилибум…
Все танцуют, никто не спрашивает о Боцмане, никто не замечает его отсутствия. Только Ханнинг Штрезов, захмелев, говорит Йохену Химмельштедту:
— А жаль: у нас тут так весело, а Боцмана нет.
Ответа Ханнинг не получает. И если кто-нибудь все же вспоминает о Боцмане, то лишь мимоходом и неопределенно, в путанице пьяных мыслей. Каждый занят собой. Рыбацкий бал бывает лишь раз в году… Женщины надумали вспомнить старинные танцы. Марта Хеккерт совещается с женой Йохена Химмельштедта. Играют туш.
Как дедушка с бабушкой на ярмарку шли,
Гей, да неужто на ярмарку шли…
Танцуют только шесть пар, а остальные столпились вокруг, хлопают ладошами в такт и подпевают. Старинные танцы, один за другим! И наконец танец рыбаков. Участвуют Ханнинг со своей Густой и Йохен Химмельштедт с женой. Танцоры покачиваются, как на море, делают широкие движения руками, как будто выбирают сеть, поднимают паруса, большой парус и кливер, а женщины стоят на берегу, машут платочками и развешивают сети для просушки, и лодка покачивается в такт песне. Звонкие высокие голоса выводят:
Провожу свово милова
Для счастливого улова,
Чтоб вернулся жив-здоров,
Привез рыбы сто пудов.
Кончен танец, музыкантам передышка, и каждому по стопке. Хорошая штука — старинные танцы. Кто хочет — танцует, а ты себе посидишь, посмотришь, передохнешь, потолкуешь и посмеешься с товарищами по столу. Ты многогранен, рыбак, только что ты дрался с ожесточением, а сейчас тихо сидишь за столом, положив подбородок на обе ладони, и мирно судачишь о пустяках. Снова музыка играет вальс. Он для девушек и молодых парней. Если тебе стукнуло пятнадцать, ты вправе прийти на рыбацкий бал, ибо это значит, что ты уже год ходишь в море за рыбой и получаешь по затылку от товарищей, если не работаешь, а валяешь дурака. Поэтому здесь ты танцуешь и пьешь, и никто тебе ничего не скажет, и если ты осоловел — это тоже в порядке вещей. И ты можешь своей партнерше в танце, какой-нибудь Густе, Хильде, Фриде, влепить во всеуслышание звонкий поцелуй, и никто тебе слова не скажет. Только смотри, чтобы тебя не поймали с девчонкой в потемках за церковью. Вот тогда уж дадут тебе трепку, и поделом! Но сегодня — сегодня рыбацкий бал!..
*
Расталкивая танцующих, пробирается к оркестру Эмиль Хагедорн, машет скрипачу, что-то шепчет ему на ухо.
Музыка обрывается посреди такта. Играют туш. На возвышении стоит Эмиль, а внизу целое море смеющихся лиц. Наконец наступает тишина: да он до нитки мокрый, этот человек, что стоит там наверху. А когда пришло время говорить, вдруг забывает, что же, собственно, он должен сказать? В зале опять нарождается гомон, раздаются смешки.
— Ну чего ты туда залез? — кричит кто-то.
И в этот растущий веселый галдеж бросает Эмиль Хагедорн громко и отчетливо:
— Затопило избушку на берегу!
Тишина. Тишина. Она продолжается несколько секунд. И вдруг крик пьяного Кришана Шультеке:
— Музыка! Играй, окаянные! Хотим музыку! Шпарь дальше!
Скрипку, кларнет и контрабас привезли из города. Музыкантам и так уж намяли бока, и, по их мнению, вполне достаточно…
…Тили бум, тилибум, тилибум!
Брешут злые языки,
Что я вышел в старики:
Глянь, как топаю ногой,
С моей милой, дорогой.
Тилибум, тилибум, тилибум…
Звучит музыка, и ты танцуешь, и ты почти совсем пьян. Ты танцуешь, но ты не смеешься и не поешь, танцуя. Ты вдруг перестал смеяться и уже не кружишь свою партнершу с такой бешеной удалью.
— А ну, живее! — кричит Кришан Шультеке.
Ты танцуешь, но ты уже не смеешься. Там еще веселится кто-то, в том углу. Однако в воздухе нависла какая-то тяжесть. Избушку на берегу затопило… Боцман… Кое-кто из нетанцующих поднимается со своих стульев.
Вдруг обрывается музыка.
На возвышении около музыкантов стоит Ханнес Лассан. Все его знают, и он знает каждого в отдельности и всех вместе.
— В бурю помогают любому. Вы это хорошо знаете! Как вы сейчас поступаете — недостойно рыбаков. Скажу одно: если не поможете Боцману, грош вам цена.
— Чего, чего? — спрашивает кто-то заплетающимся языком.
— Музыку!
Хмель недоумевает, хмель куражится, но в действительности каждый уже сообразил:
«В бурю помогают любому!»
И мужчины покидают зал, все до одного, кроме Кришана Шультеке. Не задерживаются долго и женщины. Посидев молча, они накидывают на плечи платки, за дверьми их подхватывает ветер. Кришан Шультеке остался наедине со своей Метой.
— Все они спятили, старушка, — говорит он.
Кришан скорее даст живым закопать себя в землю, чем упустит возможность сказать и сделать наперекор.
— Все спятили, старушка… Все как один.
— Да, да, — говорит Мета Шультеке и трясет захмелевшего Кришана. — Все спятили, только ты один остался умный, Кришан. Что правда, то правда.
Вода больше не прибывает, она стоит на одном уровне. Метет снег, завывает буря, но вода больше не прибывает. Она подмывает стены из глины и плетеной соломы в каркасе из деревянных брусьев. А Боцман чуть было не утонул. Он все же решил отправиться в деревню, к другим рыбакам, хотел сказать им: «Помогите мне, хоть вам, веселящимся, сейчас и не до этого…» Волна отшвырнула его обратно к двери. Он схватился за косяк, перевел дух, а потом нащупал ступеньки лестницы и вполз на свое прежнее место.
Ночь, темно, хоть глаз выколи, буря завывает в деревьях, швыряет снегом в разгоряченные лица. Кто-то приносит первый фонарь. Позади мигающего огонька словно призраки движутся фигуры, наклонившиеся навстречу ветру, идут обычным пружинистым шагом.
— Эй, браток, давай к молу! — орет Ханнес Лассан. Неизвестно, слышат ли его. Но огонек удаляется по направлению к молу. Появляются новые фонари. Кто-то светит с пристани на замерзший залив, на бурлящий круговорот льдин и
