За чертой - Александр Николаевич Можаев

– Покатай далеко.

– «Отче наш» будешь петь – покатаю… – весело лучатся его глаза.

«Отче наш» я выучил быстро, и хотя кое-где ещё спотыкался, пел легко. Вот «Символ веры», с его мудрёными, непонятными мне словами, давался тяжело.

– Буду! – обещаю я.

– Тогда беги отпросись. А то кинутся, а тебя нет – переполоха наделаешь…

С дядей меня всегда отпускали.

Иван Ильич сажал меня на раму, так, что я мог держаться за руль, мы переходили Деркул и долго ехали под горой по пыльной, белесой от мела, дороге. Потом козьими тропками забирались на гору. Там Иван Ильич знал другую, почти неезженую полевую, дорогу. Ехали по знойной степи среди тускло сияющих своими колосьями ячменей. Иван Ильич пел какие-то красивые псалмы, а я, склонив набок голову, неотрывно смотрел, как убегает под колёсами земля, и слушал, как, аккомпанируя ему, звенит в вышине жаворонок.

Но вот и окончен наш путь. Из душной и знойной степи мы спускаемся в Киселеву Балку, поросшую высоким, почти непроглядным лесом, и оказываемся в чудном оазисе, в котором даже воздух иной – густой и прохладный. Два чистых ручья, пока не сольются воедино, бегут параллельно друг другу. В одном вода с кислинкой, в другом солоноватая.

Став на колени и отвешивая поклоны, Иван Ильич долго молится, потом умывается в одном и другом источнике, плещет на меня воду и при этом ликует, как дитя.

– Слышишь, как ангелы поют?! – Глаза Ивана Ильича горят от восторга.

Я слышу лишь шелест листвы, звонкие пощелкивания соловья, тонкое попискивание королька и дребезжащий перезвон крапивника и согласно киваю головой.

Часто у источников мы встречаем других, досель незнакомых мне людей, которые, как мне казалось, удивительным образом были похожи на Ивана Ильича: тот же добрый, радостный взгляд, та же улыбка в губах. И даже внешне, складом своих фигур, несуетливой походкой они походили друг на друга. Иван Ильич кланялся им при встрече, и они так же склоняли пред ним головы.

– А почему тут святое место? – спрашиваю я.

– Матерь Божия посещала его, – просто объясняет Иван Ильич и, поразмыслив с минуту, рассказывает древнюю дивную историю про то, как в одном из здешних хуторов жила бедная семья и была у них слепая девочка.

– Девочка в тягость была им, и решили они от неё избавиться, – продолжал он рассказ. – Поплакали над ней да и отвели её сюда, в эту балку, на смерть. Села девочка у ручья, молится и плачет. День молится и плачет, второй, третий день – всё плачет и молится, и звери не смели трогать её. Услышала её моления Матерь Божия и явилась пред ней. Зачерпнула ладонью воды из ручья, омыла девочке личико и утёрла платом своим. Девочка враз и прозрела. С тех пор вода в ручье, где Матерь Божия омывала девочке слёзы, – солоноватая.

Почему в другом ручье вода кисловатая, Иван Ильич не пояснил.

– А родителей тех Матерь Божия наказала? – спрашивал я.

– Они и без того себя наказали… – непонятно отвечал он.

Перед тем как ехать домой, Иван Ильич приказывает:

– Читай «Христову молитву».

Спотыкаясь на незнакомых словах, читаю «Отче наш».

– Молодец! – хвалит Иван Ильич. – А теперь – «Символ веры».

– «Символ веры» не буду… – упрямлюсь я.

– Тогда оставлю тебя здесь, – грозится Иван Ильич. – Будешь тут кукарекать, пока Божия Матерь не явится за тобой. А без «Символа веры» она навряд ли явится…

– Давай вместе… – прошу я.

Иван Ильич идёт на компромисс: мерно раскачивая головой, читает молитву, а я лишь не в такт подпеваю ему.

Скоро Иван Ильич перебрался в Луганск. Отец Никодим взял его к себе пономарём, поселил в крохотной сторожке при храме и после службы подкармливал его в трапезной. В дни, когда не было служб, Ивана Ильича тянуло в родные края. Придёт на автостанцию, просит водителя:

– Добрый человек, подвези меня до хутора.

На автостанции его давно все знают.

– А деньги есть? – спросит водитель.

– Деньги зло, – кротко отвечает Иван Ильич. – Подвези во Славу Божию.

Иногда его подвозили, но чаще отвечали:

– Во славу Божию иди пешком.

Иван Ильич кланялся и безропотно шёл пешком. Флигелёк его давно развалился, и он приходил ко мне.

– Как же ты, Иван Ильич, ходишь такое расстояние? – удивлялся я. – Тут же пятьдесят вёрст, не меньше.

– Напрямки – ближче, – возражал Иван Ильич. – Это разве расстояние… Люди в прежние времена пеши в лавру ходили. Что там лавра – в Ерусалим! А тут делов-то: утром вышел – к ночи на месте!..

– Так это ж весь день!..

– А куда спешить?..

– Ты вот, Иван Ильич, дурака свалял, – сейчас бы пенсию получал… – укоряю я. – Жил бы себе беззаботно…

– А мне и без того какие заботы?.. Одна забота – Богу служить, – для этого денег не надо.

– Сейчас без денег не проживёшь…

– Нашто они мне? Деньги – зло…

– Зло, не зло, а кушать что-то нужно…

– Мне в церкви просфорочку дадут, и, слава богу – жив, – просто возражает Иван Ильич.

Церковные старушки жалели Ивана Ильича. Зная, на что он обрёк сам себя, приносили ему то пирожки, то хлеб, то ещё какую-нибудь снедь и, чтоб не обидеть его подаянием, обязательно приурочивали свои приношения к памяти своих близких. «Вот тебе, Иван Ильич, – помяни мою маму, сестру, брата…» – тем он и был жив.

К приходу Ивана Ильича мы накрываем стол, зовём его ужинать. Иван Ильич неспешно приглаживает волосы, поклонившись иконам, читает «Отче наш», затем, оборотясь к столу, крестит пищу и поёт:

– Господи Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу нашу молитвами Пречистыя Твоея Матери…

Как бы ни был голоден Иван Ильич, просит, чтоб много ему не накладывали, и ест он неспешно. А после ужина обязательно пропоёт с поклонами:

– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ…

Потом робко попросит:

– Ты бы, Сань, отвёз бы меня завтра в Киселеву Балку, хочу на Крещение омыться в купели.

Мне лень заводить по морозу машину, и я начинаю его отговаривать:

– Иван Ильич, зачем тебе переться в ту даль? Сейчас на Крещение все водоёмы освящены. В Деркуле окунёшься…

– Ну, тогда я пеши пойду… – без тени обиды говорит он.

В Киселевой Балке, там, где сливаются воедино святые источники, построена купель. Сейчас здесь всегда многолюдно. Ожидая своей очереди, прежде чем погрузиться в воду, Иван Ильич, не скрывая слёз счастья и отвешивая во все стороны поклоны, громко молится. Войдя в воду, крестится и, в отличие от других, окунается неспешно, словно растягивая удовольствие. Выходит из купели радостный