За чертой - Александр Николаевич Можаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Уже повоевал?
– Повоевал… Вон, Батя подначивает… А я что, виноват, что всё так произошло?..
Лёха то хмурится, то сам себе усмехается.
– Так что ж там случилось?
– Дядь Сань, я до сих пор под балдой от того, что видел… – начал свой путаный рассказ Лёха. – Я ж в срочную сержантом был… Кое-что помню… Бэтмен назначил меня командиром отделения – девять человек. Половина в армии не служили, половина успели забыть, как автомат разобрать. Выдвинулись в Верхнюю Вергунку вести наблюдение – по два магазина на автомат, «Муха» с одним выстрелом, и один выстрел «Шмеля»… Расположились на окраине. Рощица маслины. Запах, аж в голове шумит… Солнце… Пчёлы… Так хорошо, мирно… Рядом глубокий овраг, заросший кустарником. «Если прижмут – есть куда нырнуть», – думаю. Залегли в траву. Тихо, птицы поют… В сон клонит… Даже забывать стали, зачем здесь. Вдруг слышим: над головой беспилотник зазудел. До чего противно зудит – так бы и шмальнул по нему, если б увидел. Зудит, гад, а самого не видать… Час зудит, два… Свыклись, стали о нём забывать. Тут слышим гул, и земля под нами зашевелилась. Видим: танковая колонна идёт к Вергунке. Укропские знамёна на башнях… Мы давай связываться со штабом… Рация, телефоны – всё сдохло. Нет связи… А они рядом уж, не более ста метров. Вдруг видим: навстречу колонне выходит милиционер, руку поднял, ноги шире плеч, не сходит с дороги. Стала колонна. Он: я такой-то и такой-то, участковый такого-то отделения… По такому-то закону бронетехника не имеет права входить в населённый пункт… Не успел договорить, застрелили его…
– Имя помнишь?
– Чьё?…
– Ну, участкового этого… Он же представился?…
– Представился… Я тогда своё имя забыл, не то что… Да он и не наш, не с ополчения. Сам по себе… Я со «Шмеля» шмальнул. Промазал. «Муху» хватаю… Попал… Да «Муха» она и есть муха, только искру на броне высекла… Тут они нас заметили, стали из «Утёсов» гасить. Подрываемся и в овраг… Слышим звяк гусениц. Сейчас к оврагу подъедут, зачистят нас… Уже с жизнью прощаемся, как вдруг звук какой-то… Как будто пчелиный рой. Не понять, откуда, вроде как отовсюду, и всё сильней и сильней… Как начало жахать! Высунулись – танки один за другим взрываются!… Что там было!.. Всё горит, башни летят… Уцелевшие укры автоматы побросали, прыгают к нам в овраг, мычат, сказать ничего не могут… Тут связь появилась. Бэтмен звонит: – «Все целы?» – «Все…» – «Молодцы! Победили!… Возвращайтесь в расположение». – «А пленных куда?» – «А вы ещё и пленных взяли?» – «Человек тридцать… Сейчас пересчитаем…»
Лёха умолк, потом, мотнув головой, рассмеялся нервным, без признаков веселья смехом.
– А эти сейчас подкалывают…
– А «Гроза» – неплохой позывной, – обняв его за всё ещё трясущиеся плечи, говорю я.
– Ничего, – пожимает плечами Лёха, и в губах его уже шевелится привычная усмешка.
Когда я уходил, он прокричал мне вслед:
– Дядь Сань, а фазанка вывела фазанят?
По краю опушки, там, где был когда-то пижмовый куст и гнездо фазанки, прошла танковая колонна ВСУ, перепахала траками дёрн, так что и прежнего места уже нельзя было отыскать.
– Вывела… – махнув ему рукой, крикнул я. – Кто ж ей помешает…
Погиб Лёха через два дня под Металлистом. Его тело отбили лишь через сутки. Едва опознали. У него были выколоты глаза и отрезаны уши, и только окровавленные губы на обезображенном лице, казалось, всё ещё кривились в усмешке.
* * *
Осенью мне позвонила незнакомая женщина.
– Я Поспелова Валентина, – представилась она. – Мать Лёши Поспелова. Я разыскиваю его уже полгода… У телефонных операторов взяла распечатку его звонков. Последний звонок был вам… 22 мая…
Я растерялся, не знал, что ей ответить.
– Я догадалась, что он там, в Луганске… – после долгого молчания сказала она. – Вы что-нибудь знаете о нём?
– Нет… – охрипшим голосом соврал я, не зная, как можно сообщить ей всю правду.
– Вы последняя моя надежда… Найдите его… – просит она.
– Найду… – обещаю я.
Прошло уже много времени, а я с трепетом всё жду и жду её нового звонка. Но она не перезванивает. Наверное, уже нашла…
Раб божий Иван Ильич
Дядю Ивана, которого в хуторе уважительно называли по отчеству Иваном Ильичом, помню с раннего детства. Был он троюродным братом моего отца, служил на Северном флоте в каком-то большом звании, и все, знавшие его, пророчили ему адмиральские погоны. Когда он приезжал на побывку, высокий и стройный, в парадном морском кителе с тремя золотыми нашивками на рукавах, – всегда приходил к нам, одаривал меня конфетами и до поздней ночи на открытой веранде просиживал с моим отцом.
Потом дядя попал в какую-то жуткую историю. Говорят, что на подлодке, которой командовал Иван Ильич, случилась страшная авария. Две недели они лежали на дне. Многие из экипажа погибли, и тогда никогда не ходивший в церковь и не знавший ни единой молитвы Иван Ильич начал молиться своими, придуманными молитвами. И дал он в те минуты зарок Господу, что, если спасётся, посвятит Ему всю оставшуюся жизнь. Неведомо, то ли Господь услышал его молитвы, то ли так повезло, но Иван Ильич был один из немногих, кому удалось спастись. Авария не прошла даром, скоро его комиссовали, он вернулся в хутор и поселился в заброшенном дедовском флигельке, через две усадьбы от нас.
Жизнь его круто изменилась, он отрастил бороду, сжёг паспорт и прочие документы, как «сатанинские», чем сразу лишил себя права на пенсию и пособия. Даже внешне он изменился. Куда подевалась его прежняя выправка, в одночасье фигура его стала обыкновенной и даже в чём-то несуразно скроенной. Мне он уже не казался таким высоким и статным, как в былое время. Напрочь исчезли прежде присутствующие на лице волевые, и даже надменные, складки, стал он улыбчивым, и глаза его лучились для каждого добрым, приветливым светом. Идёт Иван Ильич по хутору, шепчет псалмы, кланяется каждому встречному, желает здоровья, а иного и наставляет:
– Вина бойся – лукавое. На своей шкуре познал. Спасибо Господу – уразумил…
«Уехала крыша – пропал человек…» – говорили про него в хуторе.
В то время церкви поблизости не было. Древний Крестовоздвиженский храм, в котором меня крестили, местные начальника разобрали на коровник, и Иван Ильич ездил на велосипеде за двадцать вёрст в Киселеву Балку – ближайшее от нас святое место. Лишь завидев его, я выбегал из двора и, хватаясь за багажник дядиного велосипеда, канючил:
– Дядь Ваня, покатай меня.
– Я далеко еду, –
