Осторожно, волшебное! - Наталья Викторовна Соколова

- А я ведь побывала в Москве, и совсем недавно. Заходила к вам в газету. В первых числах. А вы уехали. Досадно было.

- Как - уехала?

Никуда я в первых числах не ездила. Время летних отпусков, народу не хватает, не очень-то нас пускают в командировки.

- Мне сказал товарищ за вашим столом. Длинный такой, еще у него повсюду фотоаппараты...

Вот как! Когда же он успел? В какую щель пролез? Должно быть, я вышла в секретариат или машбюро, а он и проскользнул, сел на мое место.

- ...Длинный такой, с фотоаппаратами. Очки черные во все лицо, лица совсем не видно, можно подумать, что у него и нет лица. Она, говорит, уехала надолго. Это про вас, значит. Спрашивал, как я с Москвой ознакомилась. Нельзя, говорит, понять Москву, не зная ее прекрасных ресторанов. Хотел сам меня повести, насилу я от него избавилась.- Она хохочет звонко, беспощадно весело.- Попросту взяла да убежала.

- А вы, Люба, заходили ко мне в редакцию по делам Савчука? Или у вас есть своя война?

- У нас с Савчуком война общая,- Низкий звучный девичий голос становится серьезным, улыбка, которая угадывалась раньше, гаснет, больше не слышится. (Теперь я представляю ее себе иной - старше, строже, с тугой и блестящей косой, уложенной короной вокруг головы, с тонким профилем, как у сурйковских барышень, и ровными полукружьями бровей.) - Ведь то дело в школе... ну, ваша «Пятерка за трешку»... все тогда с чего пошло? Я случайно увидела, как учительница проставляла запятые в сочинении одной девочки. Богатенькая, ее тянули на медаль. Уж очень мне обидно показалось, что такое возможно. Начала воевать, Савчук крепко поддержал... и другие.

Постойте, постойте! Помню. Фигурировала такая девочка Люба Сутырина, которая, собственно, и заварила кашу. Только она тогда уехала вожатой в крымский пионерлагерь, мне не пришлось с ней встретиться. Значит, вот кто со мной говорит.

- Люба! Так вы та самая... Ну, скоро приеду в Берендеев насчет дубов, наконец познакомимся, верно?

Кажется, вздохнула.

Ох, не знаю. Я, возможно, тогда как раз опять буду в Москве Надумала поступать в московский институт А знаете. На чал ьн и к-От-Которого-Зависит-Данный-Вопрос его тогда сняли с занимаемой должности. После вашего выступления в газете. Это вам правильно сообщили. А потом назначили. Нашли новую должность, не хуже прежней. На лесонасаждения перебросили. Вот он теперь охраной дубов и заведует. Вырубать собрался. Это его...

Что-то хлопает - как будто парус на ветру. И замороженный, сугубо телефонный голос говорит деловитой скороговоркой, бесстрастно, бесцветно:

- Алло! Кончили с Берендеевом? Линия занята, больше связи не будет.

Вот и поговорили. Прервали на самом интересном месте. ГЕКЛА, КАТЛА... Что это я бормочу? СЕНТ-ВИНСЕНТ, ГЕКЛА, КАТЛА... АВАЧА, АЛАИД... Ах, это те. странные слова... отвратительный фотограф... перед тем как исчезнуть... Я даже не все услышала, разобрала. А вот въелись в память, прицепились как репей. Вроде неотвязной какой-то песенки. ГЕКЛА, КАТЛА, ШИВЕЛУЧ... Зачем все-таки ему нужен мой брелок? Шерлока Холмса бы сюда. А я в лучшем случае Ватсон.

8

Это был день получки.

Когда Никита появился в коридоре, у окошка уже стояла очередь. Он встал за Соколенком.

Очередь веселилась. Посмеивались над старым сборщиком Дормидонычем, большим мастером своего дела.

- Да он со станком разговаривает, как наш брат с девушкой. Да он его улещивает, рассказывает ему сказки, песенки поет. Только что не обнимается.

- Я сам слышал, братцы! Он станку: «Ты что капризничаешь? Брось! Почему толкатель заедает?»

- А станок что отвечает?

- А тот в ответ: «Мне, старик, толкатель плохой дяденьки сконструировали. Скажи им, пусть сделают выборку, угол срежут». Во как!

Дормидоныч беззлобно отбрехивался:

- Любите вы языком чесать. Все враки. Ну конечно, когда и скажешь ему словцо, не обязательно ласковое. Иной раз построже, посурьезнбй, тогда послушается...

Появился в поле зрения Жуков, представительный мужчина руководящего вида, который занимался в цехе не то техникой безопасности, не то передачей опыта (его так часто передвигали с одного квадрата на другой, что трудно было уследить). Пошутил благосклонно:

- Дают зряплату? Бери, робята, хватай!

Растолкав людей крепким плечом, пригнув к окошку коротко остриженную седоватую голову с красным складчатым затылком, Жуков спокойно получил деньги вне очереди. И не извинился подумаешь, какой пансионат благородных девиц, мы люди простые, на дипломатов не пооканчивали, «пардон» и «мерси» не проходили...

- Что, Жуков, начальству закон не писан? - ехидно спросил неугомонный Дормидоныч, который никого и ничего не боялся. («Меня понижать некуда,-любил он повторять,- Я та балка, на которой все аккурат и держится. Вынешь - так повалится».)

Жуков покосился на Дормидоныча и, пряча кредитки в бумажник, что-то нехотя пробормотал насчет совещания... заседания... С Дормидонычем следовало быть поосторожнее: с одной стороны - человек высокой квалификации, ценный для завода, а с другой стороны - острый на язык, отчаянный, что думает, то и лепит. Такого и выговором не испугаешь, и путевкой не купишь.

Продвигаясь назад вдоль очереди (крепкое квадратнопиджачное плечо выставлено вперед), Жуков остановился возле Никиты и Соколенка.

- Как дела, Иванов? - И не ожидая ответа: - За твои три рацпредложения вывесили тебя на доску рационализации, видел свою личность? Мы тебя двигаем, растим, печемся. Звучишь в общезаводском масштабе, а там квартал-другой - зазвучишь и в районном... Мы с тебя будем спрашивать, учти,- Поднял палец.- Работай над собой! Смотри у нас, не избалуйся!

Никиту все в нем раздражало - и быстрая манера задавать вопросы, не ожидая ответов, совсем ими не интересуясь, и снисходительное тыкание, и вечное: «Мы тебя выращиваем... мы с тебя спросим...» Хотелось ответить грубо, тоже на «ты»: «Не у тебя служу». Но что с ним связываться? Лучше промолчать, пожать плечами, чуть усмехнуться уголком рта. Не стоит обращать внимания на всяких Жуковых, много чести.

- Карточку-то повесили,- сказал Дормидоныч, которому нравилось дразнить Жукова,- но какую? Физиономия кривая, косая, рот в сторону, один глаз с бельмом. Родная мать не признает. А он у нас красавчик, первый парень на деревне, девки сохнут... Зачем поуродовали?

- Кончай,- сказал Никита тихо сквозь зубы.

Но Жуков, с опаской глядя на Дормидоныча, охотно повинился:

- Да. Недоработка наша. С личного дела увеличивали, а там слепая... Ну, раз массы указывают, исправим.

Он, повернувшись к Дормидонычу широкой спиной, заговорил с Соколенком, слышалось: «Нам с тобой оформить про- токольчик... мы с тобой...» Соколенок поеживался. Никита