Осторожно, волшебное! - Наталья Викторовна Соколова

- Не буду. Сказала! Не надо такой чести,- Люба бунтовала, она созрела для бунта, хотя два года назад была рада-радешенька перейти от какой-то дальней родни к крепкой бабе и очень ее почитала.- Ведра воды себе не принесет, я на него таскаю. А туда же - ухаживать!

Дело было на рассвете. Хозяйка встала первой, успела собрать все яйца из-под кур, пересчитать их и запереть. Теперь в руках у нее были большие садовые ножницы - она собиралась подстригать крыжовник.

Люба, заспанная, наскоро одевалась возле своей раскладушки. Дернула загорелым плечом, чтобы лямка сарафана легла на место. Не глядя, сунула ноги в стоптанные туфли.

- Корова мычит,- напомнила тонким детским голосом дородная хозяйка.- Тебе что, не твое добро, пусть хоть сдохнет...

- Вот косы заплету...

- Ах, косы тебе помешали? Из-за них возишься?

Лязгнули сильные, огромные ножницы, снабженные пружиной, и толстая коса, отрезанная почти у самого основания, упала на пол. Девочка рванулась прочь, но крепкая баба, навалившись на нее животом и грудью, подмяв ее, отхватила и вторую косу, только пониже.

Люба стояла с обезображенной головой и плакала. В эту минуту ей казалось, что она опозорена, оплевана, не сможет жить среди людей. Ей было горько и стыдно.

Дребезжал звонок, проведенный крепкой бабой от тесовых ворот, но его никто не слышал. Разбуженный шумом, на пороге своей комнаты появился племянник. Он окаменел, пораженный ужасом, готовый, кажется, заплакать от жалости к Любе. А крепкая баба крепко и гадко хохотала, тряся соло- менно-желтыми, пережженными на концах патлами, содрогалась грудью и животом. Но вдруг затревожилась:

- Что это? Лезет кто-то через забор... Не пускайте! Где собака? Отвязать собаку.

Бросилась на крыльцо, но навстречу ей по ступенькам уже поднимался человек с белой головой и темными бровями, с очень молодыми глазами: учитель Савчук...

Когда Люба стала жить у Савчуков, племянник часами мотался возле их дома и, вспугивая ворон, кидал камни с привязанными записочками, которые застревали где-то высоко в ветвях березы. Крепкая баба сочла положение тревожным, известила его мать, та явилась и увезла свое детище по месту жительства, к другим репетиторам, менее опасным, чем эта колдовская девчонка из Берендеева.

О прошлом достаточно. А что сказать о настоящем? Крепкая баба по-прежнему сохранила свою крепкую базу в Берендееве. Но как раз в последнее время она стала там редко бывать. Началось с небольшого: ее взяли временно на полставки в московскую поликлинику для работников такого-то управления такого-то министерства (Гусаков, а может быть, кто-то из друзей Гусакова имел смутное организационное отношение к этому министерству или, во всяком случае, к чему-то смежному, близлежащему). Сначала она ездила взад-вперед по трассе Москва - Берендеев, потом обосновалась в Москве, внедрилась в коммунальную квартиру (взяв опеку над немощной старушкой). Наконец прорвалась в жилищный кооператив, козыряя передовицей, где говорилось о важнейшем значении такого-то управления такого-то министерства, а также упирая на подопечную старушку (потерявшую мужа и сына на фронте). Дальше пошло уже как по маслу: крепкая баба втиснулась в правление ЖСК, ушла, конечно, из поликлиники такого-то управления такого-то министерства и, имея много свободного времени, оказалась весьма деятельной и полезной для кооператива, а прежде всего для себя. Словом, она получила (так, около месяца назад) самую что ни на есть распрекраснейшую квартиру на самом что ни на есть распрекраснейшем этаже. Старушка была отправлена доживать свой век в Берендеев, на свежий воздух. Квартира была обставлена карельской березой и еще чем-то немыслимо роскошным, остродефицитным. Кто-то занес в Берендеев слух, что крепкая баба уже затевает дачу под Москвой, на водохранилище. А как же дом в Берендееве? Не помешает? Пустяки, можно ведь перевести дом на имя крестной, или получить бумагу (с печатью), что это вовсе не дом, а сарай, или получить бумагу (с печатью), что никакого дома вообще в Берендееве нет, сгорел, развалился, провалился. Бумага - она все стерпит.

5

А я и не заметила, каким образом он проник в мой редакционный кабинет. Дверь вроде бы не открывалась, не скрипела. Как будто из люка выскочил! Смотрю - стоит, высокий, худой, весь остроугольный, шурша прозрачным плащом, который жестко торчит за его спиной, как надкрылья жука. Он в полном вооружении: на груди, на животе, на боках, где только можно - разных размеров фотоаппараты, с трубами и без труб, какие-то лампы, футляры непонятных очертаний.

Этого типа я несколько раз встречала в редакционных коридорах. Ходит с таким видом, как будто он здесь свой человек. В буфете, я видела, ему дают сосиски, когда они уже кончились, вычеркнуты из меню.

Он представляется:

- Фотограф-художник. Всесоюзно известный. Моя фамилия Алмазов-Петровых. Слышали, очевидно? Третья поощрительная премия на конкурсе в Малом Ярославце за цветной снимок в кратере вулкана во время извержения. Смелость плюс звучность цвета. Как фотокор я в первой десятке. Ваш главный редактор давно меня приглашал поработать внештатно, но все некогда было, дела, дела, а сейчас намечается просвет. Могу съездить по маршруту Сочи - Гагры - Сухуми, дать серию сочных летних автодорожных снимков (у меня своя машина). Или пляжный аспект... Для первого знакомства посмотрите хотя бы эти работы, случайные, у меня просто нет с собой других. Мастерство плюс чувство пленэра плюс лиризм, помноженный на оптимизм.

Он ловко, как карточный фокусник, выставляет веером десяток фотографий, хотя я готова поклясться, что перед этим у него в руках ничего не было.

Это все портреты. Разные портреты одной и той же девушки. У нее сильное, запоминающееся лицо с крупным ненакрашенным ртом и как будто бы припухлыми глазами. Девушка красива, девушка естественна и проста, хотя, пожалуй, слишком уверенна и независима - нет, это не для тех мужчин, которые любят ощущать в женщине легкий оттенок беспомощности, заниматься опекой, покровительством. Ни на одном снимке нет улыбки, везде она серьезная, спокойно-серьезная, только на последнем - настороженная (но не испуганная), смотрит вверх и заслонилась рукой, как будто ей грозит опасность, а ветер тревожно развевает длинные ровные пряди ее темных волос.

Но вдруг со снимками что-то начинает происходить. Один за другим они меняются у меня на глазах, вместо девушки появляется старуха, в капюшоне, со свисающими седыми патлами и крючковатым носом,- сначала на первом снимке, потом на втором, третьем, она кривляется, подмигивает, показывает язык...

А вот опять все в порядке. Девушка. На всех фотографиях девушка. Никаких, старух.

- Я обычно строю пейзаж...- начинает Алмазов-Петровых самодовольно.

- Пейзаж?

Он поворачивает к себе