Рыцари былого и грядущего. Том 3 - Сергей Катканов

Яда в кубке Лалибелы было достаточно для того, чтобы отравить десять слонов. Принц не торопясь осушил кубок до дна, спокойно поставил его на стол, потом прислонился к высокой спинке кресла и медленно закрыл глаза. Лицо его сохраняло совершеннейшую безмятежность, но самый опытный врач не смог бы сейчас обнаружить в Лалибеле ни малейших признаков жизни.

Император услышал свой голос словно откуда–то со стороны:

— Теперь стало понятно: демоны защитили изменника во время бичевания. Но Бог поразил его, и правда открылась. Выбросьте эту падаль на съедение гиенам.

Лалибела летел через безмерное пространство навстречу звёздам. Он не чувствовал себя потерянным в этой бездне, было вполне уютно, и звёзды казались ласковыми, дружелюбными, родными, словно золотистые пчёлки. Звёзды были разноцветные — красные, зелёные, фиолетовые. Встречались и золотистые, хотя было понятно, что это не пчёлки, то есть они не живые, но всё–таки очень хорошие. Лалибела чувствовал, что он — в своём мире, было даже странно, что где–то существует земля, на которой он провёл свою жизнь, словно в ссылке. Теперь стало понятно, что настоящая жизнь — здесь. На душе было тепло, а тело осталось в том мире, о котором и вспоминать не хотелось.

Он отдался радостному ощущению полёта, не думая о том, куда он летит, и что теперь будет, но в глубине души понимал, конечно, что не век ему лететь, и вскоре он достигнет цели. Может быть, это будет какая–нибудь прекрасная звезда, где его встретят друзья, которых у Лалибелы никогда не было на земле. Но всё получилось по–другому, он увидел, то навстречу ему несутся старые знакомые — рой золотистых пчёлок. Они окружили его, постепенно кружась всё быстрее, и окутав, наконец, непроницаемым коконом золотистого сияния.

Когда–то в детстве Лалибела задавался вопросом, могут ли пчёлки говорить и о чём бы таком самом важном спросить у них, когда они, наконец, появятся. Но, повзрослев, он понял, что общение с пчёлками другое, безмолвное, с ними и так всё понятно. И сейчас он ни сколько не удивлялся, что не слышит никаких голосов и даже был рад, что не слышит, потому что земной язык — убогий и грубый, слова только затемняют мистический смысл вещей.

Окутавшее его золотое сияние постепенно стало непроницаемым, он уже ничего не видел, и какое–то время, если время здесь вообще было, он провёл в золотистом коконе. Потом золото стало становиться всё прозрачнее, пока, наконец, не исчезло совершенно. Лалибела увидел, что он как бы на земле и даже по некоторым признакам угадывал родную Роху, но это была преображённая земля, это была никем и никогда не виданная Роха. И он оставался вне тела, имея возможность перемещаться вдоль земли легко и свободно, не имея необходимости мерить землю шагами.

Постепенно осматриваясь и перемещаясь, он хотел увидеть то, ради чего он здесь, и вот перед его взором предстал огромный величественный храм, такой храм, которого не было и не могло быть не только в Рохе, но и нигде на земле. Храм был полупрозрачный, что указывало на то, что он ещё не построен. Да и возможно ли вообще построить такой храм? Ведь он, кажется, сделан из единого куска камня. Но он, этот храм уже существует в вечности, а значит, ему суждено появиться на земле.

Постепенно перемещаясь, Лалибела открыл ещё один храм, а потом ещё и ещё. Всего было десять храмов, не похожих один на другой. Каждый храм был неповторимо прекрасен и исполнен разных чудес. Лалибела видел и Ковчег Завета, и причудливые золотые кресты, и удивительные фрески, и даже собственную могилу. Могила была очень простой, но почему–то тоже чудесной. Она очень порадовала Лалибелу, он тихо улыбался, созерцая место собственного захоронения.

Потом он, продолжая перемещаться, кажется, уже видел одиннадцатый храм, но не был в этом уверен, потому что в этот момент золотое сияние вновь окутало его, и он начал мирно засыпать.

Его разбудил вой гиены. Вой вполне земной и отвратительный. Лалибела понял, что он больше не в космосе и не среди чудесных храмов. Он не почувствовал по этому поводу ни тени грусти, всё было понятно, иначе и быть не могло. Он открыл глаза и увидел перед собой в ночном полумраке лицо матери. Ему показалось, что её лицо сохраняет некое едва уловимое остаточное золотистое свечение, словно и мать была вместе с ним в мире ином. Свечение совершенно исчезло, как только мать заговорила:

— Император не смог отравить тебя, Лалибела, потому что я каждый день давала тебе противоядие. Я не могла знать, что в кубок высыплют такую огромную дозу яда, противоядие могло и не помочь, но, слава Богу, ты жив. Значит, твоя жизнь угодна Богу. Беги в Иерусалим, Лалибела, там сейчас правят христиане–крестоносцы, там ты припадёшь к великим святыням, которые есть источник духовной жизни нашего народа, там ты до времени найдёшь приют и убежище. Потом, когда настанет время, ты вернёшься и станешь царём царей. Это суждено тебе Богом и это будет, хотя я вряд ли доживу. Сейчас сразу после страшного бичевания и чудовищной отравы ты не сможешь бежать, тебя укроют в укромном месте, в пещере, никому не известной. Даю тебе двух рабов–нубийцев и нашего верного слугу Сиди. У вас достаточно продовольствия на первое время и мешок с золотом, которого вам хватит для того, чтобы безбедно прожить много лет. Как только ты окрепнешь — бегите.

Лалибела хотел сказать матери что–нибудь очень доброе, но распухший язык совершенно его не слушался, и он лишь беспомощно улыбнулся. Мать поняла его состояние, тихо прикоснулась ладонью к его щеке и сказала:

— Не надо ничего говорить, сынок. Мы оба всё знаем.

Когда Лалибела поправился, они пошли. Сначала — по страшным горным тропам, которые становились порою чуть ли не вертикальными, потом — по бесплодным пустыням, напоминавшим раскалённые сковородки. Таких переходов не выдержал бы, наверное, ни один принц в мире, потому что они ведь изнеженные, эти принцы, и Лалибела не был исключением, но он обнаружил в себе источник силы, о котором раньше и сам не догадывался. Он понял, что Бог даровал ему эту силу, но он понял и другое — действовала так же собственная сила Лалибелы, полностью основанная на его личной воле. Действовали две силы и две воли — его собственная и Божия. Он шёл, радуясь духовному величию того пути, на который Бог поставил его.

У них кончалось продовольствие, они экономили, голодали, но последние крохи скудных припасов доели как раз тогда, когда получили возможность купить еду. Всю дорогу их мучила жажда, но очередные родники, а позднее — колодцы, встречались им именно тогда, когда жажда становилась уже совершенно невыносимой. Ноги их были сбиты в кровь и покалечены, но они всё же могли идти, превозмогая боль, и уже совершенно не могли стоять на ногах именно тогда, когда появлялась возможность основательно подлечиться и купить новую обувь.

По Египту идти было легче, пожалуй, даже — совсем легко. Их души пели от радостного предвкушения встречи с Иерусалимом. И вот уже они покинули Африку, вступив в южные пределы Святой Земли. До Иерусалима оставалась всего неделя пути, когда произошло нечто потрясающее, заставившее Лалибелу усомниться в том, что они остаются в пределах земного мира.

Сначала вдали задрожала земля, словно шёпотом задрожала, но Лалибела хорошо уловил этот грозный шёпот. Потом на горизонте пустыни едва обозначилась белёсая дымка, потом эта дымка превратилась в белую полосу, и вот уже Лалибела видел, как на них несётся широкая шеренга чудесных и грозных всадников. Всадники были полностью покрыты железом, громыхавшим в тишине пустыни угрожающе и страшно, но поверх железа у всадников были удивительные белые одежды, совершенно заворожившие Лалибелу. Принц всей душой почувствовал, что ему навстречу несётся грозная, но добрая сила. Только им, одиноким путникам, не было от этой силы никакого спасения. В сторону уже не свернуть, фронт всадников был слишком широк.

Лалибела упал на колени и, закрыв глаза, погрузился в молитву. Его спутники последовали примеру господина. Вскоре грохот железа совершенно заполнил душу Лалибелы, но, достигнув пика, начал понемногу стихать. Странные, непонятные, но такие чарующие возгласы, которые он слышал вокруг себя, тоже стихли. Когда Лалибела и его спутники встали на ноги, всадников уже не было. Их железная лава проскакала сквозь путников, словно они были призраками.

Ранним ноябрьским утром 1177 года тамплиеры со стен крепости Газа увидели безбрежное море врагов. Сарацинские полчища полностью наводнили пустыню и уже были готовы удариться о стены крепкой, но маленькой Газы.

— Проклятие! — прорычал великий магистр Ордена Храма Одон де Сент — Аман. — Прости меня, Господи, но это что–то невозможное. Саладин никак не мог появиться здесь раньше, чем через неделю.