Рыцари былого и грядущего. Том 3 - Сергей Катканов

— Поразительно… Ты открываешь мне великие тайны.

— Поразительно, что для вас это тайна. Я думал, у вас об этом все знают.

— Увы… Но скажи, цари–волхвы были потомками Соломона через Менилика?

— Нет. Разные династии.

— А сегодня в Эфиопии есть потомки царей–волхвов?

— Есть. Это я. Соломониды утратили священное право на трон. Право перешло к нашей династии — Загуйе, к потомкам царей–мудрецов.

— Твой брат, царь царей, не проявил большой мудрости, когда решил убить тебя.

— Да. Наша династия пошатнулась. Я должен восстановить её. Иначе священно право опять перейдёт к Соломонидам.

— А может так и должно быть? Они всё–таки Соломониды.

— А может так и должно быть. Это не важно. Но Бог даровал мне священное право на власть. Может быть, я не смогу укрепить династию Загуйе, и она лишь ярко вспыхнет, перед тем, как погаснуть, но я чувствую, что вспыхнуть она должна. Я должен исполнить своё предназначение, пока не зная определенно, в чём оно.

— Был знак свыше?

Лалибела рассказал историю, случившуюся сразу же после его рождения, историю «братских казней» и видение таинственных храмов.

— Это невероятно! — воскликнул Эраль. — Пчёлы — герб Меровингов. Лалибела, тебя благословили пчёлы Меровингов.

— Меровинги — это ваша священная династия?

— Да. Когда первый Меровинг, король Хлодвиг, принял веру истинную, с небес спустилась голубка, которая принесла пузырёк со священным миром, которым Хлодвиг и был помазан на царство. С тех пор священное миро в том пузырьке не иссякает, им помазывают на царство всех королей Франции.

— Меровинги всё ещё правят у вас на Западе?

— Нет. Утратили священное право. Власть перешла к Каролингам, и теперь она у их побочной ветви — Капетингов. Но священное миро не иссякает.

— А пчёлы — по–прежнему на вашем знамени?

— Ныне знамя христианских королей Франции — орифлама — золотое пламя.

Теперь уже Лалибела был потрясён ничуть не меньше, чем до этого Эраль. Принц долго молчал, не меняясь в лице. Рыцарь, уже перенасыщенный тайнами, тоже не подавал голоса. Наконец, Лалибела начал веско говорить:

— Я открою тебе священную тайну под знаком которой живу и под знаком которой совершу всё, что мне надлежит совершить. Пчёлы и золотое пламя — одно. Это двойственное проявление единой мистической реальности. Это ваша мистика и это моя мистика. В моей судьбе уже проявили себя оба священных символа великих христианских правителей Запада. Теперь моё предназначение становится мне понятнее, хотя оно ещё и не вполне ясно. То, что я совершу, должно сыграть некую мистическую роль в судьбе христианского Запада. Как же это связано с видением великих храмов? Ещё не знаю, но в вечности уже существует то, что мне предстоит узнать.

— Мы должны построить замок, который перекроет брод Иакова. В верховьях Иордана, у Генисаретского озера, сарацины имеют удобную переправу, через которую проникают в Галилею. Этому пора положить конец. Замок тамплиеров навсегда запрёт брод Иакова, — заявил Одон де Сент — Аман тоном, не терпящим возражений.

— По условиям перемирия мы не имеем права строить новые крепости на границах, — спокойно заметил король Балдуин. Смертельная болезнь сделала царственного юношу философом и сейчас он, казалось, не имел ни малейшего желания спорить с магистром тамплиеров, а просто размышлял вслух.

— Лично я не принимал на себя никаких обязательств перед султаном, — дерзко заявил де Сент — Аман. — И с каких это пор тамплиеров считают исполнителями султанской воли?

— Вы нарушите обещание, данное королём. Вам безразлична честь короля? — Балдуин сказал это так спокойно, как будто и не про себя говорил.

— Честь короля не в том, чтобы позволять сарацинам беспрепятственно переходить Иордан.

— Значит, теперь уже вы решаете, в чём честь короля? Скажите, де Сент — Аман, кто–нибудь хоть раз смог хоть о чём–нибудь с вами договориться?

— Ваше величество… — Одон быстро наливался гневом, — я подчиняюсь только Богу и римскому папе. При этом римский папа — далеко, а Бог всегда со мной. Шатле святого Иакова будет построен. Так хочет Бог.

— Стройте, магистр, стройте. Если понадобится, я помогу вам деньгами и людьми, — король устало вздохнул. — Теперь ступайте. Жильбер, останься.

Магистр удалился, Жильбер Эраль, молча присутствовавший при разговоре, и сейчас не торопился говорить.

— Ты считаешь, Жильбер, что я проявил слабость?

— Нет, ваше величество, я считаю, что вы проявили мудрость. Конечно, наш магистр не видит дальше своего носа, вы же видите на милю вперёд, но, как ни странно, вы видите тоже, что и магистр. Война неизбежна, и не имеет никакого значения, когда она начнётся. Сейчас так сейчас.

— Да, Жильбер, ты понимаешь. Саладин не хочет мира, и никакими уступками его не умиротворить. Саладин тянет время, а время делает сильнее его — мы сильнее не станем. Ваш припадочный магистр не так уж и не прав, если разобраться. Пока мы играем с султаном в благородство, соблюдая все договорённости, он укрепляется, а мы напротив, слабеем с каждым днём. Иногда мне кажется, что не только я болен проказой, но и наше королевство. И что же будет? Султан, накопив достаточно сил, разорвёт перемирие тогда, когда это ему будет удобно, и мы не сможем предъявить ему претензии, потому что нас уже не будет, он уничтожит королевство одним ударом. А мы должны безропотно это ждать? Конечно, сам я не стал бы так грубо нарушать условия перемирия, но тут ваш Одон… Не вступать же мне в самом деле в бой с тамплиерами.

— Да… у нас есть много других способов порадовать султана, этот был бы не лучшим.

— Почему же султанат крепнет, а королевство слабнет?

— Потому что Саладина поддерживает весь Восток, а нас Запад так и не поддержал. После победы при Монжизоре мы надеялись, что Европа всколыхнётся, но этого так и не произошло. Теперь уже нет сомнений — крестоносный Иерусалим Европе не нужен.

— Не потому ли и король Иерусалима — юн и болен, магистр тамплиеров — буйнопомешанный, а Жильбер Эраль — зрелый, здоровый, умный, прозорливый, но он не король и не магистр.

— Может быть, именно поэтому, ваше величество. Это всё Божьи знаки. Мне кажется, мы так и не смогли стать достойными хранителями Гроба Господня, и Бог отнял у нас священное право на власть в Иерусалиме. И вот королевская династия прерывается, султан укрепляется, тамплиеры буйствуют, Запад безмолвствует.

Обезображенное проказой лицо юного короля было закрыто шёлком, а потому Эраль не мог знать, что же выражало в этот момент лицо короля.

Дальше события развивались бешенными толчками, словно кровь волнами выхлёстывала на камни пустыни из шеи, на которой больше не было головы. Тамплиеры возвели Шатле святого Иакова за зиму 1178–79 годов. Новый замок получил гарнизон из 60 тамплиеров и полуторых тысяч королевских наёмников. Саладин изволил сильно прогневаться, но продолжал играть в благородство. Он предложил тамплиерам 100 тысяч динаров за то, чтобы они снесли замок — не ко времени ему было ввязываться в войну. Разумеется, Одон де Сент — Аман высокомерно отверг предложение султана, и в мае 1179 года Саладин был вынужден пойти на очередное вторжение в Иерусалимское королевство. Шатле устоял, султан получил по зубам и ретировался.

Значительно лучше подготовившись, Саладин вторгся в пределы королевства 10 июня 1179 года. Тут уж удача сопутствовала султану, ему удалось захватить врасплох всю королевскую рать вместе с тамплиерами и госпитальерами неподалёку от Мезафата. Крестоносцы были на голову разбиты, а ведь были же у них очень хорошие шансы на победу, но яростный Одон де Сент — Аман слишком рано бросился в атаку и слишком увлёкся преследованием побежавших сарацин. Крестоносцы рассредоточились, потеряли связь друг с другом, тем временем Саладин, не утративший самообладания, восстановил боевые порядки и перешёл в контрнаступление, увенчавшееся полным успехом. Множество тамплиеров погибло, остальные попали в плен, включая бешенного Одона.

После нескольких дней осады Саладин взял штурмом Шатле Святого Иакова. Быстро наигравшись в благородство, султан приказал обезглавить всех тамплиеров, защищавших Шатле.

Впрочем, в Каире томились в плену многие тамплиеры с магистром. Саладин предложил обменять Одона де Сент — Амана на своего племянника, угодившего в плен к крестоносцам. Одон с достоинством ответил: «Тамплиер может предложить в качестве выкупа только свой пояс и боевой кинжал». Конечно, он не мог ответить иначе, кристально честный бешенный Одон. Он сказал о себе: «тамплиер», даже не вспомнив, что он — великий магистр. Все храмовники были братьями, и Одон осознавал себя лишь одним из братьев. Как мог он позволить выкупить себя, когда другие братья оставались в плену? Осознавал ли Одон, что именно он — главный виновник страшного поражения, постигшего крестоносцев? Вряд ли. Он был слишком уверен в своём праве бросаться в бой, едва завидев врага, и преследовать до тех пор, пока видел его. Блестящий рыцарь, слабый полководец, никакой дипломат. Он и умер, как простой рыцарь — храбро, с честью, не бросив братьев. Уже в октябре 1179 года Саладин велел прикончить невыносимого Одона.