Рыцари былого и грядущего. Том 3 - Сергей Катканов

— Проклятие! — прорычал великий магистр Ордена Храма Одон де Сент — Аман. — Прости меня, Господи, но это что–то невозможное. Саладин никак не мог появиться здесь раньше, чем через неделю.

— Вы полагаете, мессир, что мы видим перед собой мираж? — иронично заметил молодой командор Жильбер Эраль.

— Я полагаю, что мы опять недооценили султана. Он не мог собрать такое огромное войско в столь короткий срок, но он это сделал, — бешенство де Сент — Амана быстро перешло в тихую фазу, что делало его особенно опасным. — Но султан опять недооценил тамплиеров. Мы не станем отсиживаться за стенами, мы распахнём ворота, и в последней смертельной схватке погибнем все до единого, прихватив с собой каждый по десятку врагов.

— В Газе 80 рыцарей, мессир, — спокойно заметил командор Эраль. — Исходя из ваших расчётов, мы сможем уменьшить войско султана на 800 воинов. А у него полсотни тысяч сабель, никак не меньше. Как вы думаете, мы сумеем испортить султану настроение?

— Счетовод… Тут твоя дурацкая арифметика не работает. Тут речь идёт о чести Ордена Храма.

— До сих пор ещё ни один тамплиерский счетовод не нанёс урона чести Ордена, — так же спокойно, но уже с металлом в голосе сказал Жильбер Эраль.

Некоторое время они молча внимательно смотрели друг на друга.

Одон и Жильбер были людьми очень разными. Одон — горячий, порывистый, порою совершенно неуправляемый, страдающий припадками гнева. Гийом Тирский писал о нём: «Человек, из ноздрей которого вырывается ярость, не боящийся Бога, не уважающий людей». Это, конечно, было явным преувеличением хрониста, не любившего тамплиеров. Одон де Сент — Аман был человеком глубоко религиозным, имевшим безупречные представления о чести и стремившимся бережно относиться к достоинству всех, кто его окружал. Но ярость действительно весьма регулярно вырывалась из его ноздрей, порою сводя на нет все его бесспорные достоинства. Жильбер был совершенно другим. Он был известен такими качествами, как хладнокровие, умеренность, ловкость и дар предвидения. Жильбер подвизался на финансовом поприще, и его не теперь уже прочили на должность великого командора Иерусалима, но вместе с тем он был блестящим рыцарем, выделявшимся своей храбростью даже на фоне известных бесстрашием тамплиеров, а так же весьма неплохим стратегом.

Одон любил Жильбера и старался держать его рядом с собой по причинам вполне понятным. Сейчас, как и всегда, хладнокровие Жильбера несколько остудило ярость Одона, и он буркнул раздражённо, но уже довольно спокойно:

— Что ты предлагаешь?

— Если мы сейчас сделаем вылазку и атакуем сарацин, то, как вы правильно заметили, мессир, все до единого сложим головы — с большой честью, но без малейшего смысла. Султан будет очень рад, он с удовольствием отдаст жизни тысячи своих воинов за то, чтобы не иметь у себя в тылу тамплиерской Газы. Но мы не отомкнём ворота, и Саладин будет вынужден идти дальше, потому что его стратегия — молниеносная война, и главную ставку он делает на внезапность — не даром же он собрал войско в столь ошеломляющие сроки. И король Балдуин будет блокирован в Аскалоне точно так же, как тамплиеры в Газе. Саладин считает, что выполнил свою главную задачу — помешал нам соединиться, и теперь он ударит на Иерусалим, совершенно не ждущий нападения.

— Так ведь в том–то и дело! — опять разъярился магистр. — Если тамплиеры в Газе и королевские рыцари в Аскалоне будут сидеть, как перепуганные мыши, носу не высовывая, Саладин возьмёт Иерусалим!

— Минуточку, мессир. Если Саладин устремится на Иерусалим, он подставит нам свой тыл. Тогда мы стремительным броском прорвёмся из Газы в Аскалон, соединимся с силами короля и вместе ударим в тыл султану, когда он этого уже совершенно не будет ждать.

— А Саладин разве дурак — подставлять нам свой тыл?

— Он не дурак, но у него нет выхода. Если он застрянет на осаде Газы и Аскалона, к Иерусалиму тем временем с севера стянутся все рыцарские силы Святой Земли, и тогда ему не видать Святого Града, как своих ушей. Вся его надежда — на скорость, то есть на то, что наши силы не успеют соединиться.

— Но король со всем своим войском собирался идти в нашу сторону. Он, может быть, уже разбит посреди пустыми и нам больше не с кем соединяться.

— Балдуин мудр, хотя очень юн и тяжело болен. Мы не раз обсуждали с ним вопросы стратегии, так что я почти уверен — если он и успел выйти на соединение с нами, то узнав о приближении султана, ретировался в Аскалон и успел замкнуть ворота. Если же король уже разбит, то мы ничего не теряем — сложим головы среди несметных сарацинских полчищ, как вы об этом только что мечтали.

— Ты знаешь, Жильбер, что я простой рыцарь, — магистр де Сент — Аман тяжело вздохнул. — Я в любой момент готов атаковать и погибнуть, но стратегия мне никогда не давалась. А Саладин — прекрасный стратег и уже не раз это доказал. У тебя же получается, что он всё продумал очень плохо, и мы теперь легко с ним разделаемся.

— О, нет, он всё продумал великолепно, и он хорошо знает, как мало у нас шансов на успех. Если мы сейчас, как припадочные, выскочим из Газы — нам конец. Если король не успеет запереться в Аскалоне или решит принять бой — нам конец. Если наш марш — бросок из Газы в Аскалон не увенчается успехом, а прорваться будет очень не легко, нам конец. Даже если мы соединимся, но ударим раньше времени, когда Саладин ещё не покажет свои тылы — нам конец. Если ударим чуть позже — Иерусалим будет уже взят, тогда всем конец. И даже при самом благоприятном раскладе мы можем лишь мечтать об успехе, силы слишком не равны, сарацинские полчища превосходят нас как минимум раз в 10. Султан это очень хорошо понимает — чтобы одолеть его, мы должны принять целый ряд безупречных решений, к тому же осуществить их с идеальной точностью, и каждый раз нам должна сопутствовать большая удача. Слишком мала вероятность того, что всё сойдётся в нашу пользу. Но сделать так, как я вам говорю — наш единственный шанс. Хладнокровный расчёт — когда надо, боевая ярость — когда надо, и Божья помощь всегда. Нам больше не на что надеяться.

Одон де Сент — Аман действительно не был выдающимся стратегом, однако тактиком он был весьма неплохим. Магистр продумал тамплиерский марш–бросок из Газы в Аскалон в мельчайших деталях и отдал несколько неожиданных распоряжений. Во–первых, двигаться предполагалось не в походных, а в боевых порядках. Это было невероятно тяжело, даже если бы им не встретился ни один враг, бросок прошёл бы на пределе человеческих возможностей. Во–вторых, всем восьми десяткам рыцарей Храма магистр приказал выстроиться в единую линию, во второй и третьей линиях было лишь полторы сотни конных сержантов, пехоты не брали. Фронт получился очень широким, издали должно показаться, что движется целое войско. Сокрушающая мощь такого фронта была огромной, а слабость этого построения была в том, что эффективным оказывался лишь первый удар, если за ним следовало сражение, оно неизбежно было проиграно. Но поскольку враги, наводнившие южную Палестину, превышали их по численности в десятки раз, любое сражение при любом построении было неизбежно проиграно. Они были намерены не сражаться, а прорываться, сметая всё на своём пути, но не ища не смерти, ни победы.

Жильбер Эраль на всю жизнь запомнил этот блистательный марш–бросок. Из Газы они вырвались довольно легко, Саладин оставил здесь лишь символическую осаду, раньше времени списав тамплиеров со счетов. А потом они развернулись в линию и началась бешенная скачка. Железная лавина белых плащей покатилась по пустыне, сметая всё на своём пути. Дорога была рассчитана так, чтобы не натолкнуться на крупные силы султана, а незначительные сарацинские отряды (порою, впрочем, вдвое превышавшие их по численности) они либо затаптывали копытами, либо обращали в бегство.

Жильбер, несшийся в общем строю, чувствовал невероятное воодушевление, не имевшее, впрочем, ничего общего с опьянением боя. Это было скорее мистическое чувство единения с неудержимой священной мощью, он ощущал свою принадлежность к Силам Господним. Прорыв был действом не столько боевым, сколько религиозным. Не было больше ни стратегии, ни тактики, ни политики, ни султана, ни короля. Были Силы Господни, воодушевлённые свыше. И Бог был с ними на земле, и они были с Богом на Небе, и сама их скачка была молитвой.

Вдруг Эраль увидел перед собой невесть откуда появившиеся камни. Один из них был большим и необычным, словно волшебным, окутанным золотистым свечением. Второй камень был заметно меньше и зауряднее, ещё два совсем небольшие. Через несколько секунд он должен был неизбежно разбиться об эту таинственную каменную гряду — в плотном конном строю свернуть было почти невозможно — да на такой скорости, да так резко. Эраль выпустил поводья, полагаясь на рефлексы своего великолепного боевого коня, и успел только вымолвить: «Господи!». Его конь сделал совершенно невозможный скачёк в сторону, даже не задев соседних рыцарей — все тамплиерские кони отреагировали, как единый организм. Сегодня Бог воистину был с ними.