Рыцари былого и грядущего. Том 3 - Сергей Катканов

— А ведь есть то ли легенда, то ли версия о том, что возводить этот храмовый комплекс Лалибеле помогали тамплиеры.

— Да, есть. Фактов тут, конечно, маловато, но мы имеем дело с одним непреложным фактом. Лалибела начал строительство Нового Иерусалима в то самое время, когда крестоносцы потеряли Иерусалим. В данном случае предположить случайное совпадение было бы просто некорректно. Особенно если учесть, что Лалибела, видимо еще не будучи царем, посещал Иерусалим.

— А что вообще известно о негусе Лалибеле?

— Очень немногое. Он правил в 1181–1221 годах (Напомню, крестоносцы потеряли Иерусалим в 1187 году). Лалибела принадлежал к династии Загуйе. Эта династия пришла к власти в конце X века. Загуйе — представители народа агау из округа Ласта, а ведь фалаша — тоже агау. Новая династия перенесла столицу из Аксума в Роху, вглубь гор, и после исламского погрома вновь объединила Эфиопию под скипетром христианских правителей. Несколько представителей Загуйе имели титул кыддус — святой, в том числе и Лалибела — один из самых значительных эфиопских святых. Его называли Габрэ Маскаль — Слуга Креста. Про Загуйе, кстати, доподлинно известно, что они установили и поддерживали связи с Египтом и Иерусалимом. А Роха, где в течение 300 лет располагалась столица Загуйе, получила имя самого знаменитого царя из этой династии — Лалибелы.

— Вы считаете, что негус Лалибела дружил с тамплиерами?

— Очень на это похоже. Они как–то соприкасаются по духу. Религиозный идеализм, возвышенность духовных устремлений, крайняя ревность в борьбе за веру и вместе с тем — стремление к материальному могуществу, мощные экономические ресурсы, глобализм замыслов — вот что роднит Лалибелу и тамплиеров. Тамплиеры были верны Святой Земле до последнего издыхания. В Иерусалимском королевстве только они, храмовники, приносили обет верности Святой Земле. Только для них Храмовая гора значила так много, что и не передать. А для Лалибелы Храмовая гора — точка, с которой началась священная история его народа, точка с которой начинается высшая сакральная легитимность Эфиопии. Лалибела — хранитель Ковчега Завета, того самого Ковчега, который хранился в Соломоновом храме, на месте которого во времена Лалибелы обитали храмовники. Лалибелу называли «полуцарь–полумонах». Так легко представить себе рядом с ним рыцарей–монахов… И Лалибела, и тамплиеры обладали некой удивительной беспредельностью духовных порывов, которые побуждают возвышенного человека не останавливаться ни перед чем. Они были носителями потрясающего импульса, позволяющего прорваться из материального мира в некое мистическое пространство. И Лалибела, и тамплиеры — религиозные мечтатели, обладавшие огромными по тому времени материальными ресурсами. Это очень редкое сочетание, особенно если добавить сюда неутолимую жажду действия, созидания. И если Лалибела и тамплиеры объединили свои возвышенные мечты, свои материальные ресурсы, свои духовные импульсы, свою невероятную активность… Чем ещё можно объяснить рождение великого чуда — африканского Иерусалима?

Позже Андрей решил в художественной форме отразить некоторую историческую информацию и построенные на ней версии. Сначала он не имел такого намерения, писать, откровенно говоря, надоело, но образы возникали в сознании сами по себе и не давали покоя. Надо было от них освободиться.

Опус первый. Повелитель пчёл

Принц Лалибела хорошо помнил то, что никак не мог помнить, потому что это произошло на третий день после его рождения. Он лежал в колыбели и плакал. Мир был слишком большой и не особо уютный. Здесь очень много всего надо, и всегда что–нибудь не так. Пелёнки ему, конечно, меняли своевременно и кормили даже раньше, чем он успевал проголодаться, но ему всё равно казалось, что он лишён чего–то очень важного, и вот он громким криком извещал суетившихся у его колыбели женщин о том, что ни сколько не обрадован своим рождением.

Неожиданно вокруг его колыбели заплясали в воздухе невесть откуда взявшиеся маленькие золотистые искорки. Он сразу же переслал плакать, потому что стало интересно. Золотинки дружелюбно кружились вокруг него и приветливо жужжали. Они не были золотыми, золото — скучное, вон его сколько вокруг, а они светились удивительным светом, таким радостным, что маленький принц ради этого золотистого света сразу же полюбил этот мир. Вот что тут, оказывается, самое главное, вот что от него скрывали целых два дня. А золотинки всё кружились, всё жужжали, всё светились, и душа маленького принца всё наполнялась радостью, такой большой радостью, что её хватит на всю его жизнь, переполненную страданиями и жестокостью.

И вот наконец его маленькие друзья образовали над колыбелью крест, издававший лёгкое, радостное золотистое свечение. Принц ещё не знал, что такое крест, но он сразу почувствовал, что он–то и есть самое главное в этом мире. Принц понял, что Свет и Крест — всегда вместе.

И тут он услышал над колыбелью радостный возглас: «Ла–ли–бе-ла!». Это его мама воскликнула, и он сразу понял, что это значит: «Пчёлы признали его владычество!». Тут он заметил, что и от мамы тоже исходит золотистое свечение. Как здорово! А жизнь, оказывается, не плохая штука! Хотя это владычество… Это чтобы всё вокруг принадлежало ему? Наверное, это не так уж и важно, но если пчёлы признали…

Когда Лалибела подрос, он не раз спрашивал маму о том, было ли это на самом деле, или ему только приснилось? Мама улыбалась и говорила: «Да, так и было. Пчёлы окружили твою колыбель, а потом пчелиный рой принял форму креста. Ты станешь царём, Лалибела, ты станешь царём царей».

Мама говорила это очень тихо, чтобы никто не услышал. Ведь все знали, что царём должен стать брат Лалибелы, потому что он — старший сын их отца. Но вопрос о престолонаследии ни сколько не занимал принца, гораздо важнее было другое: помнит ли мама, какой удивительный золотой свет исходил от пчёлок?

— Нет, сынок, пчёлы были обычные, ни какой золотой свет от них не исходил, — виновато улыбалась мама.

— Но я же видел, мама, я помню.

— Ты был тогда ещё слишком маленьким, чтобы помнить. Но ты станешь царём, не сомневайся, — когда она говорила это, её лицо становилось суровым.

Лалибела не знал, верить ли ему своей памяти или маме. Он потом много раз видел пчёл, они были замечательные, но не светились. И мамино лицо тоже не светилось. Когда же она в очередной раз тайно предрекла ему царскую власть, ему даже показалось, что от неё исходят тёмные лучи, тяжёлые и зловещие, враждебные любой радости. Но это, наверное, только показалось.

Тайна золотистого света была основным содержанием жизни Лалибелы и в 5, и в 10, и в 15 лет. Он больше никогда не видел этого Света, это и составляло тайну. Он чувствовал, что самое главное в этой жизни нельзя увидеть глазами, а то, что видимо — не столь уж ценно. И на горы, и на реки, и на людей он смотрел своим особым, внимательным и спокойным взглядом, пытаясь не столько увидеть, сколько почувствовать, не исходит ли от них тот самый свет, пусть даже очень слабый, едва заметный. Этот удивительный взгляд Лалибелы — долгий, пристальный, безмятежный, но проникающий в самые глубины души, многих приводил в священный трепет и вызывал благоговение, а иных пугал и злил так сильно, что они избегали встречаться с его глазами.

Он рос как самый обычный принц, вся жизнь которого была регламентирована правилами дворцового этикета, каждое движение, каждое действие которого имело особое ритуальное значение. Это никогда не тяготило его. Учителя объяснили принцу, что ритуальные правила составлены наидревнейшими и наимудрейшими царями и священниками, а потому каждое движение, предписанное особе царской крови, имеет скрытый мистический смысл, даже если это не всегда понятно. И он полюбил ритуалы, он принял их всей душой, он увидел в них способ выхода из заурядного окружающего мира в мистический сокрытый мир, стремиться к которому — наипервейшее дело любого человека, тем более — принца, потому что он — сын императора, а император осуществляет связь между страной и Небом.

Впрочем, глубокое ощущение высшего сакрального мистического смысла императорской власти отнюдь не породило в его душе мечты о троне. Ведь удивительные святящиеся золотинки явились не императору, связанному с Небом, а новорождённому младенцу, умеющему пока только пачкать пелёнки, и явились они из сакрального мира, и были посланниками Бога, в чём Лалибела не сомневался, а это значит, что путь в духовный мир пролегал не обязательно через трон. Он пролегал через храм.

Длиннейшие богослужения, составлявшие неотъемлемую часть дворцовых ритуалов, никогда не утомляли принца, а напротив, радовали и веселили его душу. Он быстро почувствовал, что именно здесь пролегает путь к сокровенному золотистому свету и нередко во время богослужений ощущал в своей душе ту удивительную небесную радость, которой сопровождалось появление волшебных пчёлок. Он ощущал эту радость в храме далеко не всегда, пожалуй, даже слишком редко, но бывало. Лалибела научился ждать радости спокойно и невозмутимо, зная, что она всё равно придёт, когда это будет угодно Богу, а Богу это обязательно будет угодно, потому что Он нас любит.