Иисус. Картины жизни - Фридрих Цюндель

В этом воспевании своего «Я» – полный отказ от взглядов Иисуса, превращение веры в схему. Мы утратили самую обычную связь не только с отдельным человеком, но и с общиной Иисуса, даже с человечеством, и не чувствуем, с нами Господь или нет. Ведь с такими воззрениями мы все решаем сами, и только наша благодарность к Нему обязывает нас видеть все в благоприятном свете.

Так можно додуматься до того, что нынешний мир в полном порядке, однако согласно нашей вере все смертные без исключения обречены в нем на погибель, Спаситель же Своим приходом в этот мир и установлением в нем Царства Небесного хочет – и чем раньше, тем лучше – положить всему конец.

Тогда получается, что природа, целиком подвластная промыслу Божьему, являет собой нечто незыблемое, куда Иисус и включил ни много ни мало – возможность нашего спасения, а значит, нынешнее положение вещей вполне удовлетворительное, и допустимо считать, что Бог и Иисус в общем и целом сделали уже все необходимое для спасения людей.

Вот это и есть «истинная религия Откровения», Спаситель же пришел исключительно для того, чтобы ее возвестить и донести до нас. А чудеса Он творил главным образом, если не сказать только для того, чтобы в эту религию уверовали.

Но такое понимание того, для чего совершал Иисус чудеса исцеления, противоречит исторической картине Его жизни.

Христианство не просто религия и не просто Откровение, научающее людей, как правильно жить. Христианство в самом широком смысле слова есть борьба, труд, который Бог начал от грехопадения Адама, чтобы, все исправив, привести на Землю Свое Царство. Можно даже сказать и так: истинное христианство и есть Царство Божье, которое принесет с Собой Иисус в Свое Второе пришествие. Собственно, оно и есть борьба за это Царство.

В эту борьбу самоотверженно вступил Иисус. Образ мышления, заключающийся в том, чтобы все видеть в розовом свете и истолковывать как подтверждение исключительно благостного отношения Бога к нам, был бы чужд и непонятен Иисусу, Он счел бы его недозволенным. Иисус, если так можно выразиться, не видел в нем смысла, ведь Он Сам являл Собой истину и «на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине». Поэтому в Нем нет ни малейших признаков присущего теологам обыкновения все рисовать в своем воображении согласно принятой системе. Он был человеком дела, близким скорее мытарям и самарянам, нежели фарисеям и иудеям. Эти, конечно, обладали куда большими познаниями в религии, зато мысли первых, не искушенных в подобных «играх», оставались простыми и естественными. И Спаситель пытался решить загадки зла, которые оно задает нам в этом мире, как самый обычный человек: критично, здраво, правильно и честно, желая дойти до самой сути, насколько мы можем себе это представить. Он принимал вещи такими, какие они есть, какими открываются нам при их непосредственном восприятии. Он был муж, по натуре больше воинственный (при всей любви к нам), подобный Давиду, в Нем жил дух воина, говорившего: «Мир таким, каков он сейчас, быть не должен и не будет, Я этого не потерплю и как человек безропотно сносить не стану!» И тут Он – Сын Человеческий, поражающий голову змея. «Не Сей ли Христос, сын Давидов?» – говорил народ (Мф 12:23), оказавшись очередной раз свидетелем исцеления Им страдальца, жившего прежде в жутких, противоестественных муках, – и они понимали Иисуса лучше, чем нередко понимаем Его мы. «В Израиле вновь родился герой, воин, который избавит нас от врагов. Но Он намеревается сразиться не с теми врагами, что из плоти и крови, а совсем с другими, куда более могущественными и нам почти неведомыми, Он различил их таящимися во тьме и непременно победит их». Так думал народ, и тут он был прав. Народ искал и нашел своего Спасителя в Его делах, поставив в один ряд не только со своими пророками, но и со своими героями.

Хвала и благодарение Богу за то, что Иисус был именно таким, иначе бы все наши надежды, пусть и прекрасные, на блаженное бессмертие, оказались напрасными. Он не надеялся и не предполагал, что человек бессмертен, а давал ему блаженное бессмертие – и это было для Него главным. В Ветхом Завете можно было найти не так много оснований для того (и на то были свои, священные причины), разве что отнюдь не случайные избавления отдельных людей (Еноха, Илии) от смерти да возглашаемые пророками надежды на спасение, воплотить которые в жизнь дано было лишь Ему одному.

Выходит, Он тоже был преисполнен веры в Провидение, на которую уповаем и мы. Но Он на этом не успокаивался. Во всем злом и недобром, происходящем с нами, в том, что мы называем скорбями и болезнями, Ему слышался приговор Божий, виделись последствия непрощенных грехов – состояние, не имеющее ничего общего с Царством Божьим, которое однажды придет ему на смену.

Какое место та вера занимала в Его духовной жизни, можно увидеть из слов апостола Павла (Рим 8:19 и далее), давшего в заключение удивительно краткое определение такой веры, в словах этих Он с такой сердечной теплотой говорил о своем Учителе.

Кровью сердца пишет Павел о бедствии, поразившем все Творение, и о том, как тоскует всякая «тварь», страстно желая избавления от бедствия. Вот она, «природа человека», и мы считаем ее нынешнее состояние вполне правильным, а испытываемое влияние чуть ли не исходящим от самого божества. Но природа эта больна, и в жажде исцеления, как скажет позже апостол, уповает на нас. В его представлении, в ней живут и действуют разумные существа, способные тосковать, существа, столетиями измеряющие время своего бедственного существования. Вспомним об умерших, они ведь тоже «всякое творение», и перед нами откроется безбрежный океан людских скорбей и бед. «Тварь» уповает на нас, ожидая дня своего освобождения. «Не медлите!» – как бы доносятся до нас их полные мольбы голоса.

Тем временем сыны человеческие искупления не жаждут, они довольны своим настоящим, не задумываясь о том, что их ждет впереди. Мы же предвкушаем будущую славу в той мере, в какой уже ощутили ее в духе, отчего и жаждем. «Тварь совокупно стенает и мучится доныне», потому-то так и жаждет освобождения «от рабства тлению», мы же – в надежде на будущую славу.

И мы тоскуем, но по дню победы, а не нашей смерти, по дню, когда и тело наше, живое или умершее, будет избавлено от смерти. «Ибо мы спасены в надежде». Мир един, и мы настолько нераздельны со всем Творением, что спасение наше будет полным, лишь когда спасется вся «тварь». И мы ожидаем этого «в терпении», неустанно молясь о приближении великого дня.

А пока то, чего мы так страстно желаем, не наступило, наша жизнь протекает в уверенности, что все происходящее – во благо любящим Бога, чтобы стали они «подобными образу Сына Его».

Наша вера тесно переплетена с промыслом Божьим. Как боец, пока идет война и победу еще нужно завоевать, надеется, что его силы используются правильно и о нем будут заботиться, обеспечивая всем необходимым, так и христианин уверен, что Бог его не оставит и позаботится о нем.

И в том, что «вся тварь стенает и мучится», мы смутно предчувствуем неизъяснимую праведность Божью, именно предчувствуем, а не видим, ибо она для нас в ореоле священной тайны и непостижимого величия. Бог – первопричина всего сущего, Его праведность – первопричина всего зла, но явно этого мы не видим, ведь Он сокрыт и непостижим. Бог не препятствует любому заблуждению, уводящему от Него, позволяя ему в конечном итоге открыться как злу, карающему самого себя.

Спаситель же, увидев зло во всем его многообразии как нечто огромное, целое, решил избавить от него мир. Оно вкупе со своей первопричиной, грехом, открыло Ему, что миром правит не только Бог, но также некто, присвоивший себе власть над ним[66]. В этом мире, находящемся во власти зла, Он и хочет победить (Ин 16:33, у Лютера – «возобладать над миром»), чтобы спасти мир и вернуть его Отцу.

При таком взгляде на вещи глубокое различие между потусторонним миром и миром земным отошло для Него на второй план. Он видел их общую беду и хотел помочь как одному, так и другому. Беда мира того – смерть, а болезни суть корни, пускаемые ею в наш мир. И Ему открылось в духе, что в обоих мирах – этом и потустороннем – схожим образом властвует праведность Божья. Мы же, и не дерзающие изменить естественный ход вещей, свободнее в своих представлениях о невидимом, касающихся мира потустороннего, и в своих предположениях приписываем ему любые законы, определяющие его устроение. В мире посюстороннем мы наблюдаем природу и ее законы, в потустороннем – только законы правды Божьей. Спаситель же думал иначе. Исцеляя болезни, Он воздействовал на человеческую природу, искал и находил путь к всесилию, к Богу, и так обнаружил, что всесилие неотделимо от праведности, этого главнейшего, сокровенного источника всего происходящего, безмолвно исполняющего волю Божью. И Он понял, как схожи эти миры, и удивительным образом показал это и нам, позволив единственный раз заглянуть в потусторонний мир, описав его в притче о богаче и бедном Лазаре. Оказывается, два мира схожи настолько, насколько это возможно при различиях в их устроении. Преимущества, созданные самим ходом (священной) истории, например, лоно Авраамово, служение ангелов, условия, в которых оказываются те, кто попал в тот мир, – не что иное, как следствие, подобное награде или наказанию. Богача ангелы не знают, и он сходит в ад, где его ждет огонь. Природа потустороннего мира скрывает от него Бога и разделяет с Ним великой пропастью, которую ему не перейти. Разумеется, не следует воспринимать сказанное буквально, привнося в его понимание наши земные представления о пространстве и существующих в нем телах, но все же определенный смысл тут есть. Общее впечатление от притчи таково: реальность, условия, в которых оказываются пришедшие в тот мир, есть выкристаллизовавшаяся с неотвратимой неизбежностью праведность Божья.