Тридесятое царство - Андрей Шевченко

Но вдруг через озерцо промчался, взволновав воду, вихрь, и воздух вокруг Радиславы наполнился ивовыми зелёно-золотистыми щелкунами. Они закружились над её головой, а когда девушка протянула навстречу руку, то заскользили по пальцам, летая то вверх, то вниз, вслед за движениями кисти. После она резко повернулась, и вся летучая зелень метнулась юноше в лицо и, враз омертвев, осыпалась на Землю.

– Значит, такое возможно?! – восхищённо воскликнул Светь и бережно поднял несколько щелкунов. – Полуденник, Стрибожий сын, будь и мне другом!

– А ты проверь, внял ли он твоим словам, – предложила девушка. – Глянь, как тяжело летит наш старый Каркунь, как бы не зацепил воду.

Со стороны Юго-западного берега, с трудом махая крыльями, приближался Гостомыслов ворон. Юноша-Сокол шёпотом обратился к духу ветра, и в тот же миг у птицы распустился хвост, и, подхваченная порывом, она взметнулась на три сажени выше прежнего и вскоре сидела на руке Радиславы.

– Устал, красавец? – она ласково погладила его голову и клюв. – Он уже редко летает. Лишь вот так, чтобы вернуть Гостомысла к острову, если я или кто другой заедет. И только от озера. Из лесочка пусти – заплутает. Видать, слепнет.

– Иду! Иду! – вдруг прокричал ворон.

– Дивно!.. – похвалила Радя. – А он много слов говорит. Значит, хозяин возвращается?… Заждались. И застольничать пора.

– А кто ещё заезжает к Гостомыслу? – спросил Светислав.

– Да вот хотя бы твой дядя. Тогда Каркунь летит к дедуне, который всегда прогуливается, и кличет: «Ярь! Ярь!»

Ворон встрепенулся и снова прокричал своё «Иду! Иду!»

– Ты, буяр, поспеши к тому берегу, перевези.

Светь спустился к лодке и поплыл за вещуном, очень желая ещё раз проверить, слышит ли его новый знакомец – ветер. Он всё хотел обратиться к резвому дневному скитальцу, которого любил и там, в приграничье за то, что всегда приносил со стороны Леса запахи, так нужные берёже, опасающейся нападения. Но мысль о Ярославе мешала сосредоточиться. Почему же дядя никогда не говорил о Гостомысле? Он и Радислава в одно время съезжались здесь? И его тоже Лебедица учила говорить с духами? Тогда почему он не передал это им, ратникам в городьбах? Яр так многому их учил, повторяя, что иная мелочь спасёт жизнь и надо уметь всё.

Такие размышления смущали юношу. Дядя во многом заменил ему погибшего отца, особенно когда для обоих Лес стал общей заботой. Он был для Светя и старшим, как для всей бережи и буяров племени, и другом, потому как племянник стал первым помощником Яра. Четыре Луны Светислав проводил на границе, у Леса, четыре – за обучением буяров. Для семьи они с дядей давно уже не работники. И добро, что род всегда готов помочь тем, у кого мужчины охраняют земли племени. А сколько раз они в паре с Яром прятались в Лесу, разведывая, не готовят ли асилки худого. Чужими жизнями дядя не любил распоряжаться.

Светь был уже у берега, когда по едва уловимым звукам от шагов и тревожной трескотне белошеек он догадался: приближается человек.

– Здравствуй. Белые боги и быстрый Сокол с тобой, – громко промолвил вещун, ещё не появившись из-за деревьев.

– Здравствуй. Белые боги с тобой. Я Светислав из рода Любомира…

– Ратник из берёжи Соколов, – договорил Гостомысл за юношу, наконец, выйдя к обрыву и смущённо озираясь: люди и разговор спугнули три – четыре семейки стрижей, и они заметались у берега.

Старик поторопился впрыгнуть в лодку и сам, схватив за ветку ближайшую иву, оттолкнулся.

– Значит, из рода Любомира?… Что он, в добром здоровье? Ладно ли в семье?… Ты его внуком будешь или Будиславов, или Летиславов?

Юноша, отвечая, удивлялся осведомлённости Лебедя. Тот был схож с вещунами его племени: такая же длинная светлая рубаха, старческая меховина без рукавов, цветная вышивка по краю одежды, которая сообщала не менее как о десяти поколениях, начиная ещё с островных, с Горой и вечным вязом Ирия. Наузов с заговорами на белом, как у всех Лебедей, поясе – всего три, что удивляло: значит, не в количестве их заключена сила. А вот на шее, на одной бечёвке, – не только одинаковый для всех племён медный оберёг-солоник. Другой – догадывался Светь – Матери Сырой Земли, ещё один – Лебедя, вместо перьев на одежде или на лобной перевязи. А маленький полотняный узелок – не иначе как с Землёй Алатыря. Такой Светь видел лишь один раз – у старого Сокола Лодомысла, умершего десяток лет назад.

Пока неторопливо плыли, Гостомысл расспросил о родственниках гостя и сказал, что знает его двоюродную бабушку и её мужа, хотя та и вышла замуж в другое селение Лебедей, не Творимирово, откуда сам вещун и Радислава. Старик держал себя приветливо и не скупился на слова, а заметив рубцы на руках Светислава, вздохнул сочувственно:

– Не ведали и мудрейшие, когда уходили с Золотого острова Хорса, что их детям выпадет оборонять оружием потомков славных аркаидов.

– Что же, дедуня?! Верно, я говорила?! – послышалось от жилища. – Чьи слова: «Сокол прибудет завтра?!»

Гостомысл ласково, щурясь от Солнца, посмотрел на внучку:

– Видно, чувствовала сердцем, Радя?

– Ветер подсказал! – смутилась девушка. – Умойтесь и – застольничать. Каркунь тебя не дождался.

– Ему всегда твоя стряпня – пир.

… Ели в молчании. Только старик восславил Живу, потому как был её день, но тут же посетовал, что неласкова она в этот год: не сыскал он и травинки аравня. Видно, запаздывает весна, сдвинулась к лету.

Каркунь сидел четвёртым за столом и по причине гостя раззадорился: хозяйски стукал клювом то по калачу или пирогу, то по чьей-нибудь чашке с похлёбкой. Только Холень немного беспокоил ворона, и он даже прикрикнул на пса, выбрав из знакомых слов первые наугад: «Стожары блещут!»

Радислава прыснула:

– Дедуня, ты его всем небесным сложениям научил?

После застольничанья, испив медового кваса, Гостомысл вышел наружу и присел на бугорок. Светислав хотел помочь девушке ополоснуть чаши, но та кивком направила его к старику.

Поговорили о приграничье, о предстоящем Вещенье всех племён и возможном переселении на Юг. Гостомысл не сомневался: Холод будет наступать. Но надо посоветоваться с Белыми богами. Не могут они молчать в такое лютое время и не направить свой народ. Наконец, старик заговорил о главном.

– Ты, Светь, – племянник Яря, которого знаю уже несколько лет, а родителя его и твоего деда – пять десятков лет. Годослав, его сын, твой отец, погиб ради двух народов, для которых асилки – враги: ради Соколов и гмуров. С ними он дружил. Потому верю, что его добрые дела вернутся ещё к тебе. Ибо всё в Подсолнечной возвращается: ясочки на Небе проходят круг; Белые боги и верные им народы уходят от Студы и заново заселяют Земли предков, когда свет одолевает тьму Чернозмиеву. Так и добро или зло выйдут из человека, потом отразятся от другого и – обратно да ещё с большей силою.

Тебе десяток и девять лет, а в берёже ты уже один из лучших. В одиночку поражаешь засаду из восьми асилков и – Перун тебя хранит – остаёшься невредимым.

При этих словах старика Радислава, присевшая рядом с мужчинами и ласкавшая Холеня, вздрогнула и удивлённо поглядела на Сокола.

– Вот такому человеку даю я своё поручение, и помнить теперь ты должен каждое моё слово, следовать же – неукоснительно.

– Так и будет. Говори.

– Что же, внимай, – и вещун начал неторопливо объяснять всё, что юноше требовалось сделать в тот день.

Когда прощались, Радислава вспомнила своё обещание, и Гостомысл, пораздумав, велел Светиславу сесть на северную сторону островка, снять рубашку и устремить взгляд перед собой, чтобы представлялось Море и прибрежные Земли.

Некоторое время вещун сжигал какие-то травы. Они пахли резко и приятно. Затем жертвовал богам через огонь квас и после того обратился к юноше, прислонив к срубу свою опору – сухую дубовую ветвь. Поначалу он шептал едва слышно, но последние слова заговора Светь расслышал и запомнил: «Мати Сыра Земля на зелёном лугу родит зелья всемогучие, сила в них некрушимая над богами обосветными, над духами Земли, Мироколицы, вод, нор, лесов. Я сорву три муравушки. В первой – сила Рода Твастыря, во второй – Вяза-дерева, в третьей – пращуров в Навии. Хранят они Сокола – ратника Светислава в свет и в мреть.»

– Всё. Поднимайся. Будет опасность – почувствуешь вокруг себя незримую защиту… Если душа чуткая.

Подуставшие ноги напомнили Гостомыслу его почти девять десятков лет. Он прилёг и попросил внучку проводить гостя, покивав ему напоследок.

Теперь грести в лодке взялась Радислава и, потешаясь, брызгала и на буяра, и на его пса. Подплывая к берегу, кликнули лошадей: Радя свистом, Светь – особо – совиным уханьем. Те резво прибежали бок о бок и подталкивая друг друга шеями. Здоровко превосходил новую подругу ростом и крепостью груди и ног, но Дича была упряма и словно чувствовала, что, холёная, с широко развивающейся чёсаной гривой и длинным, до Земли, хвостом, она в этих местах первая красавица.