Этюды об Эйзенштейне и Пушкине - Наум Ихильевич Клейман

Но вскоре трагедийную пародию на голливудский хеппи-энд отменила логика драматургии. Отчаяние Ивана от смерти любимой жены и его смятение при вести об измене Курбского переходят в гнев и агрессивную энергию, когда воин Алексей Басманов подсказывает: надо окружить себя «людьми новыми, из низов пришлыми – служивыми». А учреждение опричнины неразрывно связано с Александровой слободой, откуда и двинется на Москву грозовая туча.

5 мая 1942 года принимается решение: страшную клятву на верность Ивану опричников – безродных, с боярами не связанных молодцев – перенести из Опричного приказа в загородную резиденцию царя, Александрову слободу, с которой и исторически связано учреждение опричнины. Значит, и решение Ивана об отъезде из Москвы надо перенести в конец первой серии.

При новой композиции в начале второй серии остаются две сцены: «Лобное место» (с чтением грамоты Ивана, попыткой Ефросиньи Старицкой посадить на трон «боярского царя», воем «покинутого» народа и его требованием вернуть Ивана на власть) и «Околица Москвы», где черная туча опричников с Иваном во главе нахлынет на едва вышедший из столицы крестный ход…

И вдруг в июле 1942 года трактовка крестного хода радикально меняется. В эскизах появляется растянувшаяся по бескрайнему снежному полю от самого горизонта – будто от самой Москвы до Александровой слободы – вереница москвичей с крестами, иконами и хоругвями. И Иван выйдет к ним навстречу.

Судя по заметкам и эскизам, на пересмотр трактовки образа крестного хода и на новое решение эпизода его встречи с Иваном повлияла разработка совсем другого эпизода – «Безмолвный поход на Новгород».

Еще на первых этапах работы над сценарием Эйзенштейну было ясно, что хитрый ход Ивана с отказом от власти внутренне связан с будущим жестоким погромом в Новгороде – это были этапы на пути к обретению абсолютной власти.

1 или 2 мая 1941 года он поставил перед собой задачу загадочной краткой заметкой: «Крестный ход взять с Новгорода»[167].

Из другой записки – от 3 июня – становится понятным, какой из фактов более поздней новгородской трагедии Эйзенштейн хочет использовать в этом эпизоде:

«Разработать и уход-возвращение.

Перебивать на том, что Москва взвыла воем, или нет?

Anyhow ‹Во всяком случае› что-то надо.

М. б., так:

1. Взвыла.

2. Приезд Филиппа.

3. Грамота.

4. Требуют царя обратно. Крестный ход.

И возвращение Ивана сделать на встрече с крестным ходом.

Это не отвечает истории, но соответствует мотиву въезда в Новгород. Царь скачет мимо крестного хода и – прямо уже в палате.

NB. Кстати же, Пимен был в этой делегации.

Это будет закономерный shift ‹сдвиг› новгородского характера на Москву. Покаянная встреча крестным ходом (для этого emphasize ‹подчеркнуть›, что народ гонит бояр – и Старицких и прочих – идти крестным ходом).

Игнорирование ее, м. б., даже совсем по-новгородски резко – „волки вы в овечьих шкурах“.

Вызов к себе (об учреждении опричнины).

Казни (как в Новгороде).

(NB not so bad ‹не так плохо›)»[168].

Стало быть, Эйзенштейн намеревается теперь показать не полное игнорирование Иваном крестного хода, а их прямую встречу и унижение москвичей во главе с архиепископом Пименом так, как это случилось потом в Новгороде Великом – последнем относительно вольном (хотя еще Иваном III практически обузданном) русском городе.

Николай Михайлович Карамзин выразительно описал картину отказа православного царя принять молитвенный призыв новгородцев к милосердию, что стало предвестием страшных репрессий:

«Генваря 8 [1570 г.] царь с сыном и с дружиною вступил в Новгород, где на Великом мосту встретил его архиепископ Пимен с чудотворными иконами: не приняв святительского благословения, Иоанн грозно сказал: „Злочестивец! в руке твоей не крест животворящий, но оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить нам в сердце. Знаю умысел твой и всех гнусных новогородцев; знаю, что вы готовитесь предаться Сигизмунду-Августу. Отселе ты уже не пастырь, а враг церкви и Св. Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова!“ Сказав, государь велел ему идти с иконами и крестами в Софийскую церковь; слушал там Литургию, молился усердно, пошел в палату к архиепископу, сел за стол со всеми боярами, начал обедать и вдруг завопил страшным голосом. Явились воины, схватили архиепископа, чиновников, слуг его; ограбили палаты, келии, а дворецкий, Лев Салтыков, и духовник государев Евстафий церковь Софийскую: взяли ризную казну, сосуды, иконы, колокола; обнажили и другие храмы в монастырях богатых, после чего немедленно открылся суд на Городище… Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи и более новогородцев; били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду, целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами»[169].

ПОХОД НА НОВГОРОД. НА МАХ[IМ'АЛЬНОМ] РАЗВИТИИ МУЗЫКИ ГРОЗЫ. ЧЕРНЫЕ ДЫМЫ ПОЖАРОВ КЛУБЯТСЯ ЗА НИМИ. УМЕРЩВЛЕНИЕ ВСЕГО НА ПУТИ. КТО-ТО ПРОБЕЖАЛ. НАСТИГЛИ. УБИЛИ. ВЫШЛИ С ПОКЛОНАМИ. КАЗНИЛИ. КТО-ТО УМЧАЛСЯ НА ДИКОМ КОНЕ. ЗАСТИГНУТ. ЗАРУБЛЕН. ПТИЦЫ ВЗВИЛИСЬ – ПРИСТРЕЛЕНЫ. ЗВЕРИ ПОБЕЖАЛИ – УБИТЫ. ВСКРИК. КОРОТКИЙ СТОН. ВЗДОХ.

А ГРОЗА ВСЕ ИДЕТ, ВСЕ ИДЕТ. НАДВИГАЕТСЯ.

НЕОЖИДАННО ПОД СТЕНАМИ – ЦАРЬ ИВАН.

ПИМЕН С ВЛАДЫКАМИ ВСТРЕЧАЮТ. (1923-1-558. Л. 27)

В ТРАПЕЗНОЙ СРЕДИ ИЗМЕННИКОВ. А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ДВОЕ ИЗ ОПРИЧНИКОВ (БАСМАНОВ И [ПРОПУСК]) НАХОДЯТ ЗА ИКОНОЙ В СОБОРЕ СВ. СОФИИ – ГРАМОТУ К ЛИВОНИИ. НА БЛЮДЕ ПОДАЮТ К СТОЛУ – ГРАМОТУ. И СХВАЧЕНЫ ПРЕДАТЕЛИ – ПРЯМО ОТ СТОЛА МОНАХОВ ТАЩАТ.

В ПРОРУБЬ БРОШЕНЫ.

А ДРУГИЕ В МОСКВУ ПОПОВЯЗАНЫ.

В ЗАТЕМНЕНИЕ УХОДИТ ВСЁ С КРИКОМ ВЕЛИКИМ: КАЗНИ НОВГОРОДСКИЕ.

И УЖЕ МОСКВА…

NB. ТАК НОВГОРОД НЕ СТРАШНО ДАВАТЬ. И ДОСТАТОЧНО ДРАМАТИЧНО. ГРОЗНЫЙ ИРОНИЗИРУЕТ «ЧТО Б МОГЛА БЫ БЫТЬ ДА ЗА ГРАМОТКА…» (1923-1-558. Л. 28)

И в той же «Истории государства Российского» Эйзенштейн нашел поразившие его свидетельства о начале карательного похода Ивана IV через несколько городов на Новгород:

«…Оставив наконец дымящуюся кровию Тверь, он [царь] также свирепствовал в Медном, в Торжке, где в одной башне сидели крымские, а в другой ливонские пленники, окованные цепями: их умертвили; но крымцы, защищаясь, тяжело ранили Малюту Скуратова, едва не ранив и самого Иоанна. Вышний Волочёк и все места до Ильменя были опустошены огнем и мечом. Всякого, кто встречался на дороге, убивали, для того, что поход Иоаннов долженствовал быть тайною для России!

[1570 г.] 2 января передовая многочисленная дружина государева вошла в Новгород, окружив его со всех сторон крепкими заставами, дабы ни один человек не мог спастися бегством».

Карамзин приводит леденящие кровь подробности зверских судилищ, завершая повествование о походе Ивана и его черной рати словами:

«Сие, как говорит летописец, неисповедимое колебание, падение, разрушение Великого Новагорода продолжалось около шести недель».

В марте – апреле 1941 года Эйзенштейн «по Карамзину» намечал в либретто кровавый путь царя к Новгороду, записывал и зарисовывал