Жуть - Алексей Жарков

боги или демоны берут в руки кости, предоставляя иллюзию выбора. Каравелла причаливает к вожделенной суше, и команда начинает молиться, чтобы капитан вернулся с той, кто сможет полюбить его живым, заполненным теплой кровью сердцем. Подарить ему ребёнка. Всего одного, одного маленького ребёнка, взамен той тысячи, которую они погубили. Тогда им всем будет дарована долгожданная смерть.

Капитан открыл глаза.

Ветер устало шлёпал жирными парусами, свистел в дырявый стаксель. На заострённую корму садилось солнце. Волны терпеливо били в изъеденные временем борта.

— Капитан, — вскрикнул замерший на трапе матрос. Его лицо словно срезало острым лезвием.

— А?

— Берег!

— Ты уверен?

Голова без лица кивнула.

Капитан довольно оскалился.

— Готовимся к повороту, — сказал он, облизывая глубокие трещины губ, а потом крикнул во всё горло. — Земля! Идём на землю!

— Береги нас небо от рифов, — шёпотом сказал принесший благую весть матрос, но капитан услышал издёвку — звук ненужного выстрела запутался в грязных парусах.

2.

Солнце ещё прокладывало свой путь к рассвету, когда Стигс собрал всю команду на палубе, чтобы в холодном утреннем сумраке выступить с важным сообщением.

— Вы все знаете правила, — начал капитан, — нет смысла напоминать.

Мрачная толпа на палубе качнулась на очередной волне. Под шелест парусов скрипнули стеньгами чёрные мачты.

— Но я напомню, — продолжил капитан, — ведь не у всех из вас сохранились чертовы мозги, ха-ха.

— А у Дрискера их и не было! — отозвался чей-то булькающий голос. — А если и были, то протухли раньше пресной воды!

— Ты бы свои проверил, Гувер, уже год как в чайник вместо шпигата гадишь. Не на твоих ли мозгах поскользнулся в гальюне наш кок? Его зубы потом…

— Заткнулись, дьвольские выродки, капитан говорит, — гавкнул Стигс. — Все вы уже лет пятьсот как должны были драить своими гнилыми языками палубу в преисподней, а не чистить банником зады от ила. Шанс на получение этой желанной работёнки выпадает нам только раз в сто лет. И мы не должны его просрать.

Капитан обернулся и пристально посмотрел на чёрный силуэт берега.

— Вы видите за кормой этот новый, неизведанный берег?

— Кэп, тысяча чертей меня разбери, чтоб мне есть стряпню нашего безрукого кока ещё пять сотен лет, но это, фок-грот-брамсель мне в левое ухо, снова всё та же вшивая деревня, в которую вы ходили за невестой в прошлый раз.

Пуля пробила пустое тело шкипера и занозой застряла в мокрой палубной доске.

— Салага, ты думаешь, я ослеп? Ты думаешь, я не помню, где мы были, а где не были? С чего ты взял, что это та же деревня?

— Я видел там колокольню. И это всё та же чёртова колокольня с тем же вонючим кривым шпилем, скособоченным, как наш бугшприт, что и в прошлый раз! С неё упал Йолсен, а шпиль мы потом отломали, чтобы воткнуть в задницу беложопому святоше, визгливому, как слепая девственница.

Капитан внимательно всмотрелся единственным мутным глазом в берег. Бред. Там даже нет колокольни. За сто лет он прошёл столько морей, столько ветров и течений путали ему карты, что попасть в туже самую точку бесконечной воды было просто невозможно.

— Да, да, — подхватил кто-то из команды, — верняк, он стонал как свинья на вертеле, да…

— Так быть мне самой дешевой проституткой с самой огромной дырой, в которой голова капитана может и не дождаться эха, в самом грязном квартале Баттикалоа, если это не та же гнилая деревня, куда мы заходили в прошлый раз! Кэп, абордажный лом во все дыры, мы здесь уже были!

— Дважды, — добавил кто-то в толпе.

— Трижды, — добавил кто-то ещё. — Ссать мне за шиворот.

В застывшей паузе возникли хрипы, хлюпанье и плевки откуда-то снизу, в ногах у команды раздался мучительный стон:

— Это уже грёбанный пятый раз, — проскулила отрубленная голова.

Волна со скрипом качнула корабль.

— Кэп, вы пойдёте бабиться в одну и туже деревню уже пятый раз!

Паруса обмякли а потом со щелчком надулись, и старый корабль хрустнул, как старик. Солнце рыжим светом коснулось прибитой к мачте бочки. За подзором шумно пенилась вода.

— Вы идиоты, — проорал капитан, — готовьте жратву и выпивку, сегодня будет свадьба. Я найду невесту, она меня полюбит, и мы все умрём!

3.

Света рыбацкой свечи — высушенной рыбки с продетым сквозь тело фитилем — едва хватало, чтобы озарить лица собравшихся в тесной избе. Тени уродовали лики, делая неузнаваемыми и не похожими на человеческие. Морщины, шрамы и бороды, как будто перемещались, подбирая места, где поуютней.

Семь самых здоровых и крепких рыбаков собрались обсудить возникшую на огненном горизонте проблему.

— Это опять тот самый корабль-призрак. Мне про него дед рассказывал.

— Кому не рассказывал? Все знают.

— Проклятый старик вернулся. Ему снова нужна невеста.

— Вот вцепился. Клещ. Не оторвешь.

— Он туп, как тарелка, и слеп, как обезглавленная курица.

— Слава богам наш кожевник ещё жив.

— Сделаем, как мудрые говорят? А сработает?

— Должно.

— Чью старуху отдадим?

— Моя померла в прошлое полнолуние. Упала в навоз и заснула… или заснула и упала…

— Это все помнят.

— Может старуху Лохонсона отдадим?

— Нет, та совсем старая, и у неё нос вот-вот дрова рубить.

— Она и на бабу то не похожа. Пузырь с клювом, а не баба.

— Тогда Цуцундерову бабку. Давно эту занозу выдрать пора.

— Ты что?! За неё тебя Цуцундер… уух.

— Да, эту трогать не стоит. Цуцундер зверюга.

— Может Пыху, Следову старуху? Он сам дурак, и отец его живот давно уже пропил. А старуха ещё крепкая, на бабу похожа.

— Да, а что? Пыха самое то.

— Так она страшная, как столетняя кляча.

— Подойдет. Под маской даже сам чёрт не разберет, что там. А слепой сатана, пьяный и дурной, так вообще не пронюхает.

— Как раз пронюхать то он и может.

— Верно, Олаф! Её бы помыть.

На этом обсуждение закончилось. Рыбаки не любят много говорить, да и не умеют. Ещё не успел потухнуть закат, как старая и безропотная Пыха оказалась в доме кожевника, готовая заглянуть в глаза своей печальной судьбе.

4.

Для начала — топор.

Он уже решил, что сделает это топором. Был и кухонный нож — тонкий с неровной кромкой, сейчас он полосой холода лип к ноге под штаниной. Но на него След сильно не рассчитывал. Нож требовал силы и сноровки. Топор же… имел внутренний стрежень, тёмную душу, мог вынести окончательное решение чуть ли не самостоятельно.

Задуманное Следом казалось безобразным и нелепым в его же собственных глазах, но ещё более омерзительным было то, что замыслили они.

Веровал ли он в исполнение своего смелого плана? Ни на одно мгновение. Но не хватало времени и подвижности интеллекта, чтобы разобрать всё и осмыслить.

Топор торчал в колоде возле сарая. Ничего трудного. Он вытащил его как из масла — силёнок у Следа водилось в избытке, не то что у его отца. Старик стал пить, когда погибла жена. В пять лет След потерял мать. Её заменила Ба.

Нервно озираясь, он спрятал орудие — сунул топорище в огромный засаленный карман, вышел за калитку и направился к кривому дому на краю деревни. Там была мастерская кожевника, на краю неба, над обрывом, просоленным ветром.

Мысли о предстоящем жалили его деревянный мозг. Сломанной костью засел в душе мерзкий кожевник, орудие приговора любимой Ба.

«След никому не отдаст Ба. Сделает всё, чтобы не отдать».

Он шёл, сунув обе руки в карманы тяжелого и негнущегося кожаного плаща. Тихо, не торопясь, стараясь не поднимать взгляда на прохожих. Стать тенью, пустотой. При его тучности — задача не из лёгких, но, как показалось самому Следу, никто не обратил на него внимания.

Никто не заметил!

«След — призрак! Следа ведёт справедливость»! — подумал парень, скаля зубы, сворачивая в чадящий хлебным духом проулок.

— Эй! — окликнул голос.

Сердце Следа сжалось. Тяжёлый топор в кармане предательски потянул плащ вперёд, не желая останавливаться вместе с хозяином на дурацкий