Готова на все (СИ) - Кирилл Кащеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, сейчас обрадуем бабульку — в таком виде действительно никуда нельзя ходить.
— И куда ж ты со своей мобилки позвонишь? — иронически поинтересовалась бабушка.
— Что? — переспросила Эля, уже позабывшая, о чем, собственно, они разговаривали. Так, а если надеть длинную черную юбку — черное всегда элегантно — и блейзер? Эля подняла на вытянутой руке классический, темно-синий, отсвечивающий золотыми пуговицами клубный пиджак, такой элегантный в своем сходстве с военно-морской формой Британии. Тоже, конечно, не молодой, если присмотреться, лацканы лоснятся. Но по крайней мере, это единственная по-настоящему фирменная вещь в ее гардеробе. Когда-то — кажется, в совсем другой жизни — отец привез его из Лондона. Подарок на защиту магистерской в Кремсе. В ту пору он рассказывал о ее успехах всем, направо и налево, и просто светился от гордости, всякий раз слыша в ответ: «Неудивительно, дочь такого отца…». Эля чувствовала себя персонажем из старой американской фантастики: Сумасшедший Профессор и его Красавица Дочь. Впрочем, как отец никогда не считал себя — сумасшедшим, так и ее — красавицей. Как не обидно, насчет второго он был прав — вот уж красавица в обносках!
— Ты меня вообще слушаешь? — возмущенная бабушкина физиономия возникла прямо у Эли перед глазами, — Куда ты собираешься звонить со своей мобилки? Отец же заявил, что это его телефон!
— Плевать я хотела на его заявления, — пытаясь скрыть проявившуюся в голосе неуверенность, буркнула Эля, — Позвоню, и все дела! Как приедем в ресторан, так сразу и позвоню, скажу, где мы. Ты просто трубку должна раньше него ухватить.
— Я-то ухвачу, только ты не позвонишь, — отрезала бабушка.
Эля уронила блейзер на диван, сразу почувствовав себя так, как, наверное, чувствует проколотый воздушный шарик. Она даже невольно прислушалась, почти уверенная, что услышит свист вытекающего воздуха. Она представила себя сидящей за столиком в ресторане, нервно набирающей номер и замирающей от ужаса — вдруг бабушка не успеет к доживающему последний вечер параллельному телефону и трубку опять возьмет отец. А потом она услышит его голос, и торопливо отключится, пока он не понял, что это она звонит, и именно по этому торопливому отключению он поймет, что звонила она, и губы его снова зло скривятся… Эля чуть не застонала в голос.
Господи, папочка, когда же это случилось с нами? Случилось с тобой? Бабушка, как всегда, ответила бы, что во всем виновата «эта стерва», но Эля знала точно — все произошло гораздо раньше. Пожалуй, началось с появления в ее жизни Виктора. Профессора и в старых книжках не слишком любили, когда рядом с Дочерью появляется Герой, но там им хоть авторы пакостить не давали! А отец, когда понял, что проповеди на тему «брак и дети сломают твою карьеру и лишат тебя будущего» успеха не имеют, и свадьба все-таки состоялась, тут же словно взбесился. Каждый вечер, стоило им с Виктором остаться наедине, раздавался стук в дверь вот этой самой комнаты, и появлялся отец, чтобы утащить Элю с собой: то у него компьютер сбоил, то надо было его статью вычитать. Отец словно задался целью доказать, что дочь по-прежнему принадлежит ему, что брак ничего не изменил. А когда однажды она отказалась стоять над заедающим принтером, по одному листику подавая в него бумагу, отец сперва изумился — наверное, не меньше, чем если бы табуретка не позволила ему на себя сесть. И с той поры как отрезало — он общался с Элей все меньше и меньше. А после рождения Ясика сделал ей первую большую гадость. Прямо в присутствии Эли, небрежно так, с усмешечкой обронить проректору самого дорогого и престижного частного вуза города: «Моя дочь — человек крайне ненадежный.». Ни на один Элин звонок проректор больше не ответил. Будто не он предлагал Эле преподавательскую должность, полторы ставки и сетку часов на ее вкус.
А ей так хотелось эту работу! Она решила бы все ее проблемы!
Мама, пряча слезы, говорила о ревности. Она была права — это действительно была ревность. Так ревнуют потерянную собственность, с той лишь разницей, что Эля была собственностью живой и осмелилась отречься от хозяина сама, променять его на какого-то там мужа и сына — а потому была виновна вдвое и втрое. Она больше не заслуживала отцовского внимания, зато заслуживала самого страшного наказания. И теперь отец собирался это наказание осуществить.
Иногда Эле совершенно по-детски хотелось броситься к отцу, обнять, и заливаясь слезами, кричать: «Папочка, за что? Папочка, я же ничего плохого не сделала!» Она готова была признать любую несуществующую вину, покориться, лишь бы снова получить отцовскую любовь, поддержку, лишь бы помириться. Останавливало ее только одно — ясно, будто это уже произошло, она видела, как он снисходительно похлопывает ее по плечу: ну ладно, ладно, посмотрим по твоему поведению. И торжество в его глазах, и дальше — все. Жизнь в вечном страхе, низкопоклонство перед его женой и ним самим. Отец никогда не воспримет ее поступок как просьбу о любви: только как свою победу. И немедленно начнет пожинать материальные и моральные плоды.
Телефон зазвонил. Эля метнулась к нему, остановилась… Через пару минут заливистой трелью зашлась мобилка.
— Я уже здесь, Элина Александровна, — весело сообщили в трубку.
— Я… — промямлила Эля, потерянно глядя на валяющийся на диване блейзер, — Я не готова.
— Естественно, — легко согласился голос в трубке, — Я подожду, собирайтесь. — и он отключился.
Эля поглядела на трубку, снова на блейзер — и заметалась по комнате, хватая то одно, то другое. Блузка… Нет, на ней прям написан год ее рождения — такие уже давно не носят. Лучше обыкновенный гольф… Она вытряхнула из сумки книги и папку с документами. Похуже ментовской куртки, но все равно кожаная. Подновить макияж нет времени, «кожаный» небось мерзнет под подъездом. Только губы…
— Поедешь все-таки? — неодобрительно поинтересовалась бабушка.
— Мама, а куда ты? Я не
