Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Минуты проходят, сгущаются сумерки, а Фите Лассан все еще не зажигает света. Вопросы, над которыми ломает голову Фите Лассан, во многих домах давно уже решены. Боцман — прохвост. Вступить в подобную сделку с Бюннингом и пастором — это можно было бы простить кому угодно, но только не Боцману. Нет, нет, это не дело, эта лавочка с Бюннингом, которого он за глаза поносил все эти годы. Он даже на работу никогда не нанимался к управляющему, скорее был согласен голодать. Да что говорить, Боцман всегда был первым бунтарем. Угреловов он ненавидел, а теперь сам готов стать одним из них. Боцману такое не к лицу, это уж чистое иезуитство, что он затеял.
Так рассуждали во многих других домах.
«Нет, в этом деле не все ясно. Кто тут полностью разберется? Что-то здесь не так, а что — и не скажешь, — размышляет Фите Лассан. — От нас он, во всяком случае, откололся, хотел он того или нет. Жалко все же… Пожалуй, надо написать Гансу, что-то он на это скажет. Мне кажется, в таких делах он побольше нашего смыслит. Напишу-ка я ему как-нибудь при случае… А впрочем, сейчас сяду и напишу».
Фите Лассан зажигает свет. Неторопливо извлекает из шкафа листок бумаги и долго роется в ящике стола, разыскивая карандаш. Взгляд его падает на картину, затем на то, место на стене, где она должна висеть. Он думает: «Хорошая получится картина, жалко такую отдать Кочерге».
А теперь за письмо! Дело это не простое. С чего начать? И как рассказать обо всем? Взгляд Фите Лассана блуждает по комнате. На тумбочке стоит маленькое деревянное распятье, рядом, на подоконнике, луковицы гиацинта, накрытые стаканами, и на шкафу лежит стопка книг. Одна из книг называется «Немецкие баллады». В ней можно найти любимое стихотворение Фите Лассана: «Коринфская невеста». Библия, календарь Ларера за последние годы. Все ни к чему, не подсказывает никаких мыслей.
«Дорогой Ганс!»
А может быть, лучше: «Мой дорогой брат…» Нет, нет, еще смеяться станет.
«Дорогой Ганс!» Да, так подходяще, так можно начать. А дальше что?
«Спасибо тебе большое за книгу, что ты прислал мне несколько дней назад. Я говорю про этот Манифест. Но только, дорогой брат, если по-честному, то должен сказать, что я еще не одолел и первой страницы. Но не думай, я все же прочту. Ты ведь знаешь, что я мало чего понимаю в таких делах. Могу тебе сообщить, что у нас в деревне заварилась каша. Боцман, ты его хорошо знаешь, тот, что тебе раз чуть голову не проломил деревянным башмаком, Вильгельм Штрезов, он взял к себе в дом Стину Вендланд. Ее ты, пожалуй, забыл. Когда ты уезжал в город, она была еще совсем маленькая. Старый Ис-Вендланд не может даже правильно говорить, язык высовывает и поэтому шепелявит. Он смотал удочки. У него теперь невеста на Блинкере. Кто бы мог подумать? Седина в бороду, а бес в ребро. Но совсем не об этом разговор. Ты же понимаешь, теперь все в деревне, во всяком случае большинство, не желают с Вильгельмом Штрезовым иметь никакого дела. Получилось так: за то, что он забрал к себе Стину Вендланд, ему дают разрешение на лов угрей. Все это устроил Бюннинг, управляющий из Ханнендорфа. По такому случаю народ сильно заволновался. Потому как Боцман всегда первый управляющего ругал. Никто теперь Боцмана и знать не хочет. И угреловы тоже. Даже его родной брат отвернулся. Вот хотелось бы услышать, что ты про это скажешь. У меня уже голова идет кругом. Здесь в деревне о чем ни попало судят одинаково, все нехорошо. А сам я разобраться не могу, а посему было бы желательно, если бы ты написал. А еще бы лучше, если бы ты смог выбраться сюда из своей вонючей фабрики. У меня, как ни говори, житье получше твоего. Зимой тут у нас в особенности вольготно. Сегодня я нарисовал хорошую картину. Прими нижайший поклон от твоего брата Фите».
И внизу приписка: «Отвечай поскорее».
Фите Лассан еще раз все перечитывает, кладет письмо в конверт, надписывает адрес брата. Он доволен своей работой за день. Сначала картина, да такая хорошая, что ее жалко отдать Кочерге, а теперь еще вот это длинное письмо.
Густыми хлопьями валит на улице снег. Фите Лассан готовит себе ужин.
VI
Во время перемены разыгрался жаркий бой. Сражались снежками, но между Евгением Штрезовым и Кришаном Шультеке, сыном Пучеглазого, чуть не дошло до кулаков. И лишь сигнал на урок помешал драке. Кришан погрозил все же:
— Только выйди на улицу. Я тебе этого не спущу, я тебе покажу, какой у меня отец Пучеглазый. А твой отец — торгует девками, да, да, мне отец сказывал, что торгует. Вот только выйди-ка на улицу!
Как это все получилось? Евгений остался в классе, чтобы выменять у Фридриха Клозе, сына лавочника Клозе, большой кусок янтаря с заключенной в нем мухой. Дело стоило того, чтобы поторговаться. По форме кусок был похож на сердце, янтарь был темного оттенка, и в самой середине, окруженная крошечными пузырьками, сидела муха. Она застыла, широко расправив крылья, словно вот-вот хотела взлететь. Эта штука давно приглянулась Евгению. И сегодня все было подготовлено, чтобы выторговать ее у Фридриха Клозе, было что предложить взамен. Во-первых, полученные от Стины стеклянные бусы, — не так важно, что они принадлежали Фриде, — а затем три цветные почтовые открытки. Нелегкая была задача — выудить их из большой коробки, что хранится в комоде. На одной из них летающие ангелы открывали ставни у окна, окруженного белым облаком. Ставни были покрыты крошечными мерцающими блестками. Фридриху Клозе, который был на три года младше Евгения, эта картинка нравилась сверх всякой меры. Ставни можно было отогнуть. Сделать это нужно было собственными руками, потому что ангелы-то были — просто нарисованы и, хотя они летели по воздуху, их большие крылья вовсе не двигались. А когда раскроешь ставни, из окна выглядывал собственной персоной бог-отец с желтым кружком над головой.
— Это святой
