Герои битвы за Крым - Юрий Викторович Рубцов

Так начиналась война

Филипп Сергеевич Октябрьский оставался в служебном кабинете. С полным напряжением функционировали и дежурные структуры штаба флота.

Тревожное ожидание не обмануло. Примерно в 01.00 ночи Октябрьский получил телеграмму наркома ВМФ СССР о переводе флота на повышенную оперативную готовность. Краткий разговор с адмиралом Н. Г. Кузнецовым состоялся и по телефону.

Наступило время действовать без промедления. По сигналу «Большой сбор» к командующему прибыли член Военного совета Н. М. Кулаков, начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев, генерал-майор береговой службы П. А. Моргунов, начальник разведотдела полковник Д. Б. Намгаладзе, руководители других служб, комендант города, а также секретарь горкома партии Б. А. Борисов. Они были быстро ознакомлены с указаниями из Москвы и, получив необходимые распоряжения, без промедления приступили к их исполнению на своих рабочих местах.

«Корабли и части приступили к приемке добавочного боезапаса, топлива, продовольствия. По гарнизону был дан сигнал „Большой сбор“, а база и город затемнены», — вспоминал Н. М. Кулаков. В нарушение установленного порядка «светили только Херсонесский маяк и Инкерманские створные знаки»: оказалось, что телефонная связь с ними нарушена, как выяснилось позднее, диверсантами. Туда срочно направили посыльных на мотоциклах, и вскоре маяк и створные знаки потухли.

К 02.30 переход на оперативную готовность № 1 закончили все корабельные соединения, береговая оборона, морская авиация. О том же поступил доклад с Дунайской военной флотилии. В самом Севастополе проревели сирены воздушной тревоги, были отключены рубильники на городской электростанции, и город погрузился во тьму.

Как вспоминал Н. М. Кулаков, между ним и командующим состоялся короткий диалог, вероятно, последний, разделивший для собеседников мирное время и время военное:

«— Как думаешь, Николай Михайлович, это война?

— Похоже, что так, — ответил я. — Кажется, англичане не наврали. Не думали все-таки мы с тобой, Филипп Сергеевич, что она начнется так скоро…»{175}

Так скоро… Словно подтверждая беспокоившую их обоих мысль, оперативный дежурный штаба флота (им в эту ночь был флагманский химик ЧФ капитан 2-го ранга Н. Т. Рыбалко) доложил по телефону о том, что посты службы наблюдения и связи из Евпатории и с мыса Сарыч засекли приближение группы самолетов со стороны моря. Самолеты — явно чужие, поскольку по информации штаба ВВС флота наша авиация полетов в этот момент не совершала.

Тогда-то Октябрьский и взялся за трубку аппарата ВЧ, чтобы позвонить в Москву Г. К. Жукову. Что происходило потом — картина раздваивается. Член Военного совета Н. М. Кулаков описывает ситуацию таким образом, что у читателя складывается однозначное впечатление: Октябрьский, в отличие от некоторых своих подчиненных, оказался способным быстро «переключить себя» на войну.

За минуту-две до того, как зенитчики должны были открыть огонь, Октябрьскому, как пишет Кулаков, позвонил командир одного из дивизионов зенитно-артиллерийского полка, прикрывавшего Севастополь. В крайнем волнении он заявил, что не сможет решиться на открытие огня: а вдруг самолеты наши, и тогда ему придется отвечать за последствия. «Ф. С. Октябрьский потребовал прекратить неуместные рассуждения и выполнять приказ.

— В противном случае, — закончил командующий, — вы будете расстреляны за невыполнение боевого приказа».

Мемуарист специально пояснил, почему он привел в своих воспоминаниях этот эпизод — дабы показать всю безосновательность утверждений, проникших в «отдельные военно-исторические произведения», будто у командующего Черноморским флотом возникали какие-то колебания насчет того, следует ли открывать огонь. «Как человек, находившийся рядом с ним, — подчеркнул Н. М. Кулаков, — могу засвидетельствовать, что никаких колебаний и сомнений на этот счет у Ф. С. Октябрьского не было»{176}.

Говоря об ошибках в «отдельных военно-исторических произведениях», Кулаков явно имел в виду (хотя и не назвал их) воспоминания капитана 2-го ранга Н. Т. Рыбалко, на которые сослался Н. Г. Кузнецов в своей книге «Накануне», вышедшей в 1966 г.

А картина из них складывается, говоря дипломатично, несколько иная, чем та, что позднее в своих мемуарах нарисовал бывший член Военного совета ЧФ. Угроза расстрела прозвучала из уст командующего флотом в адрес не какого-то анонимного командира дивизиона, а как раз Н. Т. Рыбалко. Когда оперативный дежурный доложил Октябрьскому о запросе начальника ПВО полковника Жилина, открывать ли огонь по неизвестным самолетам, между ними возник следующий диалог, который Н. Г. Кузнецов воспроизвел по воспоминаниям Н. Т. Рыбалко:

«Ф. С. Октябрьский. Есть ли наши самолеты в воздухе?

Н. Т. Рыбалко. Наших самолетов нет.

Ф. С. Октябрьский. Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.

Н. Т. Рыбалко. Товарищ командующий, как быть с открытием огня?

Ф. С. Октябрьский. Действуйте по инструкции»{177}.

Что значит «по инструкции»? Если говорить без обиняков, это была попытка под благовидным предлогом переложить принятие чрезвычайно ответственного решения на подчиненного. Объяснить природу нерешительности, проявленной Октябрьским, в общем-то, несложно. Ведь дело касалось на какой-то пограничной заставы, привыкшей ко всяким инцидентам и по определению неспособной стать причиной масштабного конфликта, а Севастополя — главной военно-морской базы Черноморского флота. Приказ об открытии огня всей системой ПВО по неизвестным еще в те минуты самолетам вполне мог отозваться межгосударственным конфликтом. На командовании флота лежала большая ответственность: с одной стороны, не пропустить безнаказанно врага, а с другой — не вызвать осложнения обстановки, что было чревато крупными неприятностями лично для адмирала.

Кому из довоенных руководителей не были известны категорические указания Сталина ни при каких обстоятельствах не дать немцам повода к нападению и те карательные меры, которые обрушились бы на голову виновного. Кое-кто из высших управленцев в Москве скорее готов был позволить врагу безнаказанно совершить нападение, нежели взять на себя ответственность за предупредительные меры. Давно уже исчерпавшая надежда избежать войны жила даже тогда, когда нападение уже совершилось и на огромных пространствах вдоль западной границы лилась кровь советских людей. И такой настрой не мог не спускаться на нижние ступени управления, разрыхляя волю руководителей на местах.

За примером далеко ходить не надо: когда сам Кузнецов, получив по телефону от Октябрьского доклад о налете, совершенном на Севастополь, попытался связаться со Сталиным, у него ничего не вышло. Дежурный отказался беспокоить вождя, но при этом «обрадовал»: мол, «доложу кому следует». Через несколько минут адмиралу раздраженно позвонил начальник Управления кадров и секретарь ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков, входивший в ближайшее окружение Сталина, с вопросом: «Вы понимаете, что докладываете?» Поверили наркому ВМФ СССР, вероятно, только после того, как его доклад проверили «контрольными» звонками в Севастополь. Командующему ЧФ звонили и Г. М. Маленков, и всесильный нарком внутренних дел Л. П. Берия, и генерал Г. К. Жуков. Из их дотошных расспросов командующий флотом должен был сделать однозначный вывод: если он поторопился с выводами о налете вражеской авиации, если поддался на провокацию, не сносить ему головы.

Так что, повторимся: колебания Октябрьского — отдавать приказ на открытие огня по неизвестным самолетам или нет, да еще в условиях крайнего дефицита времени — вполне