История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том II - Петр Рябов

Как отмечал Л.М. Ляшенко: «Уже в XVIII в. монарх, сделавшийся крупнейшим землевладельцем страны, стал и единоличным собственником важнейших отраслей промышленности, монополистом во всех отраслях коммерции». Тем не менее, монополия самодержавия на политическую власть и социальную политику понемногу подрывается и ослабляется. Атомизированное общество начинает пробуждаться, сословия формироваться (правда, сначала под контролем империи). В XVIII веке формируется первое – дворянское – сословие, юридически закрепляя свои права, формирует собственные корпорации, самосознание, этику (но и оно мало влияет на рычаги власти). Отсутствие горизонтальных связей, дозволенной общественной жизни «компенсировалось» в России переизбытком вертикальных связей, всевластием чиновничества. Дав в 1785 году «Жалованную грамоту дворянству» и «Жалованную грамоту городам», Екатерина II создала фундамент для всеобъемлющего сословного законодательства, призванного усилить государство, уменьшив пропасть между монархом и обществом путём создания «посредствующих властей» (сословных органов: дворянских собраний, судов, городского самоуправления) и путём законодательного закрепления прав и обязанностей некоторых сословий.

Центральной проблемой социальной жизни Петербургской России XVIII–XIX веков оставалась проблема крепостного права, «крестьянский вопрос» (впервые официально поставленный на повестку дня Екатериной II и Александром I). Влияние крепостного права на политику, психологию, быт народа было чудовищным, колоссальным и всеобъемлющим. По словам В.О. Ключевского: «крепостное право было скрытой предпосылкой, которая двигала и давала направление самым различным сферам народной жизни. Оно направляло не только политическую и хозяйственную жизнь страны, но наложило резкую печать на жизнь общественную, умственную и нравственную».

Холопская психология формировалась не только у дворовых людей и крепостных крестьян (этих «рабов рабов» и «крещёной собственности», по точным и горьким словам А.И. Герцена). Розги, насильные женитьбы, разлучение жён с мужьями, детей с родителями, насилие дворян над своими крепостными девушками были нормой русской жизни, формируя и «воспитывая» (растлевая) души и взгляды даже «просвещённых людей». Представление о «естественности» рабства и неравенства, о «не готовности» крестьян к свободе господствовало в обществе.

Даже выдающийся русский драматург и поэт А.П. Сумароков (между прочим, женатый вторым браком на своей бывшей крепостной), человек гуманных и передовых взглядов, писал в конце XVIII века: «Потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность, или потребна клетка, – и потребна ли сторожащей мой дом собаке цепь. – Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей… Что же дворянин будет тогда, когда мужики и земля будут не его: а ему что останется?… Свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна». Подобным образом (с наивным цинизмом уподобляя крестьян канарейкам) рассуждало подавляющее большинство «просвещённых» дворян.

Самодержавие, крепостничество, экстенсивное развитие российского хозяйства, рабская психология различных сословий – всё сплеталось в один «клубок», взаимно порождая, поддерживая и обусловливая друг друга. Не случайно вместо освобождения крестьян Екатерина II предпочла путь «просвещения» их хозяев (создав сеть учебных заведений: четырёхклассные училища в губернских городах, двухклассные – в уездных, Смольный институт благородных девиц и ряд других), поощряла создание частных типографий и журналов.

Дав общую характеристику социального развития Петербургской империи XVIII – середины XIX веков, обратимся к краткому рассмотрению положения различных сословий.

Дворянство играло в Петербургской империи важнейшую, но весьма противоречивую роль. Как сословие, оно окончательно сложилось, осознало себя и выступило на арену общественной борьбы в середине XVIII века (в процессе и в результате дворцовых переворотов), оставаясь при том крайне неоднородным. Так, в 1859 году 1400 богатейших помещиков владели тремя миллионами крестьян, а 79 тысяч помещиков – двумя миллионами крепостных. У многих дворян крепостных не было вообще. С 1782 по 1858 годы численность дворянства увеличилась в 4,3 раза.

Освободившись от государственной службы, дворянство не приблизилось к рычагам управления страной, оставаясь сословием привилегированным, но не правящим и зависящим от прихоти монарха и воли чиновничества.

Это было вызвано несколькими причинами: тем, что 9/10 дворян не были зажиточными, тем, что латифундисты из-за распылённости своих владений по различным губерниям не могли слиться с местной властью, тем, что дворяне лишь к концу XVIII века приобрели корпоративные учреждения и получили юридическое оформление своих прав. Дворянство – первое по значению сословие страны – стало и первым сословием, закрепившим собственный статус.

Положение дворянства, тем не менее, было крайне противоречивым. Будучи сформировано самодержавным государством для своих нужд, дворянство позднее позволило себе оппонировать самодержавию и корректировать его политику. Его социальная роль оставалась тройственной: одновременно, ролью аристократии (с развитым чувством чести, человеческого достоинства, неформальными клановыми связями), ролью чиновничества, «служилых людей государевых» (безоговорочно преданных государству и признающих лишь волю монарха и формальные структуры, приказы, чины и ранги) и ролью интеллигенции (европеизированного, образованного сословия в отсталой азиатской стране, осознающего позор крепостного рабства и стремившегося взять на себя ответственность за судьбу отечества, низвергнув иго деспотизма).

Дворянин в своём имении выступал как агент правительства, ответственный за поступление налогов с крестьян, исполнение рекрутской повинности, сохранение порядка (выполнял фискальные, полицейские и судебные функции). Николай I по праву называл помещиков «своими ста тысячами полицмейстеров», охранявшими «порядок» в деревне. За спиной помещика стояла вся репрессивная мощь Петербургской империи. В отношении к своим крестьянам, дворянин выступал и как господин, латифундист, рабовладелец, надзиратель. Однако, беспоместное дворянство стало очень распространённым явлением. Существовал острейший конфликт между старым, родовитым дворянством и новым, выслужившимся.

«Ядро» дворянского сословного самосознания составляли представления о преимуществе дворянства перед другими группами населения, требование ограничить доступ в свои ряды выходцев из других сословий и допустить дворян до рычагов управления страной. Дворянство всё более резко выступало против чиновничьего произвола и бюрократической опеки над собой. Однако само оно, во многом, являлось чиновничеством и, стремясь освободиться от гнёта «рабства» перед самодержавием, само угнетало собственных рабов – крепостных. Наиболее передовые дворяне остро ощущали самодержавный деспотизм, несправедливость крепостничества, собственную ответственность за судьбу России. Дворяне столичные и уездные, мелкопоместные и состоятельные, родовитые и выслужившиеся конфликтовали между собой, а «чиновничья», «рабовладельческая», «аристократическая» и «интеллигентская» ипостаси дворянства осложняли этот конфликт, едва ли не шизофренический. Пётр I и другие монархи, требуя от дворян инициативности и образованности, одновременно желали оставить их покорными рабами престола. Однако, такие пожелания взаимно исключали друг друга. По словам Л.М. Ляшенко: «Попытка воспитания «инициативных рабов» приводила к тому, что сначала трещина появилась в душе дворянина, чувствовавшего себя призванным на службу государственным деятелем и одновременно слепым исполнителем чужой воли. Позже начало расслаиваться первое сословие в целом». Одни дворяне начинали разделять и противопоставлять понятия «государя» и «отечества», «чести» и «службы», другие (большинство) удовлетворялись ролью безгласных слуг самодержавия.

В 1833 году 70 процентов всех помещиков были мелкопоместными (то есть владели имениями с меньше чем 21 душой мужского пола). На каждую из таких мелкопоместных семей приходилось в среднем по 7 душ крестьян мужского пола. Часть таких помещиков сами жили в крестьянских избах и обрабатывали свои земельные владения. Крупнопоместных помещиков (с числом мужских душ свыше 1000) насчитывалось всего три процента, но они владели более чем половиной всех крепостных крестьян (в среднем – по 1350 крестьян на одну семью). Крупнейшие магнаты: Шереметевы, Воронцовы, Юсуповы, Голицыны и другие владели каждый многими десятками тысяч крепостных душ и сотнями тысяч десятин земли. К середине XIX века многие мелкопоместные владельцы и вовсе разорились. К 1858 году во владениях дворян находилось около 32 процентов всех земельных угодий в европейской России.