История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том II - Петр Рябов

Жизнь человеческая не имеет здесь никакой цены… Самоотречение и покорность, считающиеся добродетелями в любой стране, превращаются здесь в пороки, ибо они способствуют неизменности насильственного порядка вещей. Здесь дело идёт не о политической свободе, но о личной независимости, о возможности передвижения и даже о самопроизвольном выражении естественных человеческих чувств. Рабы ссорятся только вполголоса, под сурдинку, ибо гнев является привилегией власть имущих…

Когда Пётр I учредил то, что здесь называется чином, т. е. когда он перенёс военную иерархию в гражданское управление империей, он превратил всё население в полк немых, объявив себя полковником и сохранив за собой право передать это звание своим наследникам…

Царь в России, видно, может быть любимым, если он и не слишком щадит жизнь своих подданных… И сейчас, как и в XVI веке, можно услышать и в Париже, и в России, с каким восторгом говорят русские о всемогуществе царского слова… Да, слово царя оживляет камни, но убивает при этом людей!

Забывая, однако, об этой подробности, русские люди гордятся тем, что могут сказать мне: «У вас три года рассуждают о перестройке театральной залы, а наш царь в один год восстанавливает величайший дворец в мире». И этот триумф, стоивший жизни нескольким тысячам несчастных рабочих, павших жертвой царского нетерпения и царской прихоти, кажется этим жалким людям совсем не дорого оплаченным…

Движения людей, которые мне встречались, казались угловатыми и стеснёнными; каждый жест их выражал волю, но не данного человека, а того, по чьему поручению он шёл… Офицеры, кучера, казаки, крепостные, придворные – всё это слуги различных степеней одного и того же господина, слепо повинующиеся его воле… Здесь можно двигаться, можно дышать не иначе, как с царского разрешения и приказания…

Единственное, чем заняты все мыслящие русские, чем они всецело поглощены, это царь, дворец, в котором он пребывает, планы и проекты, которые в данный момент при дворе возникают… Все стараются в угоду своему властителю скрыть от иностранца те или иные неприглядные стороны русской жизни… В условиях деспотизма любознательность является синонимом нескромности… Все прирождённые русские и все, проживающие в России, кажется, дали обет молчания обо всём, их окружающем. Здесь ни о чём не говорят и вместе с тем всё знают. Тайные разговоры должны были бы быть здесь очень интересны, но кто отважится их вести? Даже размышлять о чём-нибудь – значит навести на себя подозрение… В России ничто не называется своим именем – слова и названия только вводят в заблуждение. В теории всё до такой степени урегулировано, что говоришь себе: «При таком режиме невозможно жить». Но на практике существует столько исключений, что, видя порождённый ими сумбур проти-воречивейших обычаев и навыков, вы готовы воскликнуть: «При таком положении вещей невозможно управлять!»

Всюду и везде мне чудится прикрытая лицемерием жестокость, худшая, чем во времена татарского ига: современная Россия гораздо ближе к нему, чем нас хотят уверить. Всюду говорят на языке просветительной философии XVIII века, и везде я вижу самый невероятный гнёт.

…Русский народ теперь ни к чему не способен, кроме покорения мира. Мысль моя постоянно возвращается к этому, потому что никакой другой целью нельзя объяснить безмерные жертвы, приносимые государством и отдельными членами общества. Очевидно, народ пожертвовал своей свободой во имя победы. Без этой задней мысли, которой люди повинуются, быть может, бессознательно, история России представлялась бы мне неразрешимой загадкой… Своеобразная помесь Востока и Запада вообще характеризует Российскую империю и даёт себя знать решительно на каждом шагу…

Россия – страна необузданных страстей и рабских характеров, бунтарей и автоматов, заговорщиков и бездушных механизмов. Здесь нет промежуточных степеней между тираном и рабом, между безумцем и животным. Золотая середина неизвестна, её не признаёт природа: лютый мороз и палящий зной толкают людей на крайности… Контрасты до того резки в этой стране, что кажется, крестьянин и помещик не принадлежат к одному и тому же государству…

Русские помещики – владыки, и владыки, увы, чересчур самодержавные, в своих имениях. Но, в сущности, эти деревенские самодержцы представляют собой пустое место в государстве. Они не имеют политической силы. У себя дома помещики позволяют себе всевозможные злоупотребления и смеются над правительством, потому что всеобщее взяточничество сводит на нет местные власти, но государством они не правят. Царь – единственный источник их влияний на государственные дела, лишь от его милости зависит их политическая карьера. Только превратившись в царедворца, дворянин становится государственным деятелем…

Россией управляет класс чиновников… и управляет часто наперекор воле монарха… Из недр своих канцелярий эти неведомые деспоты, эти пигмеи-тираны безнаказанно угнетают страну… Когда видишь, как императорский абсолютизм подменяется бюрократической тиранией, содрогаешься за участь страны…

Благосостояние каждого дворянина здесь исчисляется по количеству душ, ему принадлежащих. Каждый несвободный человек здесь – деньги. Он приносит своему господину, которого называют свободным только потому, что он сам имеет рабов, в среднем до 10 рублей в год, а в некоторых местностях втрое и вчетверо больше. В России человеческая монета меняет свою ценность, как у нас земля… Я невольно всё время высчитываю, сколько нужно семей, чтобы оплатить какую-нибудь шикарную шляпку или шаль. Когда я вхожу в какой-нибудь дом, кусты роз и гортензий кажутся мне не такими, какими они бывают в других местах. Мне чудится, что они покрыты кровью…

Россия – котёл с кипящей водой, котёл крепко закрытый, но поставленный на огонь, разгорающийся всё сильнее и сильнее. Я боюсь взрыва, И не я один его боюсь!…

Дабы правильно оценить трудности политического положения России, должно помнить, что место народа будет тем более ужасно, что он невежественен и исключительно долготерпелив. Правительство, ни перед чем не останавливающееся и не знающее стыда, скорее страшно на вид, чем прочно на самом деле. В народе – гнетущее чувство беспокойства, в армии – невероятное зверство, в администрации – террор, распространяющийся даже на тех, кто терроризирует других, в церкви – низкопоклонство и шовинизм, среди знати – лицемерие и ханжество, среди низших классов – невежество и крайняя нужда. И для всех и каждого – Сибирь. Такова эта страна, какою её сделали история, природа или Провидение…

Тягостное чувство, не покидающее меня с тех пор, как я живу в России, усиливается оттого, что всё мне говорит о природных способностях угнетённого русского народа. Мысль о том, чего бы он достиг, если бы был свободен, приводит меня в бешенство…»

6.2.3. Сословия: блеск и нищета крепостного права

В начале XVIII века население России составляло 16 миллионов человек. А в 1801 году в России жило сорок миллионов человек. Из них: 225 тысяч дворян (мужского пола), 215 тысяч священников и монахов, 119 тысяч купцов (мужского пола), 15 тысяч генералов и офицеров, 15 тысяч чиновников. Эти 590 тысяч человек (1,5 процента) и образовывали правящее сословие Империи, исключительно в их интересах самодержавие управляло страной. Помещичьих крестьян в это время насчитывалось 15,2 миллиона, государственных – около 12 миллионов.

В 1858 году в России (считая Польшу и Финляндию) насчитывалось 887 тысяч дворян обоего пола, 32 тысячи монахов, 126 тысяч священников, 180 тысяч купцов (мужского пола), 23,1 миллиона помещичьих крестьян, около 19 миллионов государственных крестьян. Население страны за полвека с 1801 до 1857 года увеличилось с сорока до 68 миллионов человек.

В первой половине XIX века естественный прирост населения составлял около одного процента в год. Средняя продолжительность жизни составляла тогда в России 27 лет (из-за высокой детской смертности и частых эпидемий). В начале XIX века в России насчитывалось сто тысяч сёл и деревень (в основном, по 100–200 «душ» жителей) и 630 городов, а в 1863 году в стране было уже 1032 города. Городское население в европейской части России (без Польши и Финляндии) в 1811 году составляло 2,8 миллиона человек, а в 1863 году – 6,1 миллиона (то есть выросло вдвое, тогда как всё население – лишь на 60 процентов). Удельный вес горожан в 1811 году составлял 6,5 процентов, а в 1863 году – 8 процентов от общего числа населения. В подавляющем большинстве городов численность населения не превышала трёх-пяти тысяч человек. В Петербурге в 1811 году жило 336 тысяч, а в 1863 – 540 тысяч человек. В Москве в 1811 году жило 270 тысяч человек, а в 1863—442 тысячи человек.

Рост городов шёл в основном не за счёт роста рождаемости, а за счёт притока населения извне (особенно, крестьян). В середине XIX века крестьяне составляли 60 процентов жителей Москвы и 70 процентов – жителей Петербурга.