История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том II - Петр Рябов

По словам Уварова, исконным религиозным и политическим идеалом России была покорность, преданность народа государю, послушание. Позаимствовав многие идеи немецких романтиков (о «духе народа»), Уваров сумел традиционным идеям русского самовластия придать новое обоснование и выражение, сконструировать идеологическую доктрину, которая посредством официальной пропагандистской машины, системы образования и средствами искусства вбивалась в сознание подданных Российской Империи.

По верному замечанию А. Зорина: «Социальная и культурная грань, разделившая высшее и низшее сословия, была в России первой половины XIX в. непреодолимой. Обнаружить, скажем, у дворянства и крестьянства какие бы то ни было общие обычаи было заведомо невозможно. С языком дело обстояло не более благополучно – достаточно сказать, что сам документ, утверждающий народность в качестве краеугольного камня русской государственности, был написан по-французски». Поэтому, как указывает А. Зорин, «не имея возможности основать своё понимание народности на объективных факторах, Уваров решительно смещает центр тяжести на субъективные. Его аргументация полностью лежит в сфере исторических эмоций и национальной психологии».

По утверждению Уварова, Россия «ещё хранит в своей груди убеждения религиозные, убеждения политические, убеждения нравственные – единственный залог её блаженства, останки своей народности, драгоценные и последние гарантии своей политической будущности… Три великих начала религии, самодержавия и народности составляют ещё заветное достояние нашего отечества».

А. Зорин так поясняет эту мысль министра: «Проще говоря, русский человек – это тот, кто верит в свою церковь и своего государя. Определив православие и самодержавие через народность, Уваров теперь определяет народность через православие и самодержавие… Рискованный риторический пируэт оказывается несущей основой всей конструкции новой официальной доктрины… Действительно, если русским может быть только член господствующей церкви, исповедующий «национальную религию», то исключёнными из народного тела оказываются старообрядцы и сектанты в низших слоях общества и обращённые католики, деисты и скептики в высших. Точно также, если народность необходимо предполагает приверженность самодержавию, любым конституционалистам и паче того республиканцам автоматически отказывается в праве быть русским. Трудно не обратить внимания на родстве этих подходов с разработанной коммунистическим режимом моделью «советского человека», которому предписывался жёстко заданный набор взглядов и убеждений, а все «несоветские люди» объявлялись «отщепенцами»».

Уваров объявляет всех, кто не разделяет ценностей православия, самодержавия и народности, «смутьянами» и «врагами России». Теория «официальной народности», выдавая искусственно сконструированное желаемое за действительное, стремилась сплотить нацию поверх сословных и этнических барьеров единой идеологией (которая продержалась в качестве господствующей много десятилетий), отгородиться от Европы непроходимым барьером и консервировать самодержавный режим в качестве высшего национального достояния.

Уваров задавался кардинальным и мучительным для самодержавия вопросом: как позаимствовать технические и научные достижения Запада в отрыве от породившей их системы общественных отношений и ценностей (свобода, права человека и пр.). В его формулировке этот извечный (со времён Петра I) вопрос российского абсолютистского режима звучал так: «Каким искусством надо обладать, чтобы взять от просвещения лишь то, что необходимо для существования великого государства, и решительно отвергнуть всё, что несёт в себе семена беспорядка и потрясений?» И отвечал на этот вопрос. Всё в России прекрасно, ничего менять не надо. Царь – отец народа. Народ любит царя и не желает перемен. Мы победили Наполеона и сумеем избежать революции, если отгородимся от Европы. Синоним «народности» – терпение и покорность людей имперской власти. Уваров решительно и энергично призывал государя бороться «против влияния так называемых европейских идей» всеми силами, воздвигая «умственные плотины». По словам А. Зорина: «Прошлое было призвано заменить для империи опасное и неопределённое будущее, а русская история с укоренёнными в ней институтами православия и самодержавия оказывалась единственным вместилищем народности и последней альтернативой европеизации».

Если «николаевская Россия» была апогеем и одновременно началом заката Петербургской Империи, пределом её военного могущества в мире и началом её крушения, то «теория официальной народности» свидетельствовала об утрате самодержавием стратегической инициативы в идейной области, о переходе к глухой обороне против всех новых веяний на основе принципа «держать и не пущать», и об исчерпанности реформаторского потенциала царизма.

Выражая и подытоживая дух теории «официальной народности», шеф жандармов и глава тайной политической полиции Николая I граф А.X. Бенкендорф писал: «Прошлое России изумительно, настоящее более чем превосходно, а будущее не поддаётся описанию». Всё, что противоречило этому жандармскому взгляду, объявлялось несуществующим, а все, несогласные с такой позицией, провозглашались «крамольниками» и преследовались.

Решительная, но безнадёжная попытка императора (немца по происхождению, мышлению и воспитанию) «навести мост» с народом (предварительно придумав и «сконструировав» нужным образом этот народ), обосновать сфабрикованной на скорую руку исторической мифологией единство власти и народа, ненужность перемен, «совершенство» и «органичность» Петербургской Империи (на редкость несовершенной, неорганичной, насильственной и искусственной), подкреплялась не только полицейским террором над обществом, но и всей мощью официальной пропаганды. XIX век – век всемирного взлёта национализмов, конструирования национальных «идентичностей» различными государствами. Если, например, во Франции такой идентичностью стала революция, «патриотами» (воспетыми в «Марсельезе») – приверженцы революционных идей, а образом национального врага – аристократия и духовенство, то в России сутью национальной идентичности, напротив, была объявлена уваровская «триада», а образом врага стала Европа.

Восхваление силы русского оружия, мода на «русский национальный стиль» (точнее, на то, что считали таковым придворные немцы, окружавшие императора в Петербурге: сарафаны, матрёшки, кокошники и пр.) воплощались в школьных и университетских курсах и в многочисленных более или менее художественных творениях. Сконструированный и провозглашённый Уваровым пропагандистский миф стал внедряться Империей в сознание народа через произведения литературы и искусства; картины, пьесы, оперы (например, пьесу «Рука Всевышнего Отечество спасла» придворного литератора Нестора Кукольника или известную оперу Глинки «Жизнь за царя», воспевавшую единство первого государя из рода Романовых – Михаила и простого мужика Ивана Сусанина, призванного символизировать народ, и пожертвовавшего собой ради обожаемого монарха). Поэзия, музыка, живопись, образование – всё было поставлено на службу уваровской «триаде», занимающей почётное и важное место между концепцией «Москва – Третий Рим» времён Василия III и большевистской идеологией: «СССР – надежда и авангард всего человечества».

Лишь катастрофа Крымской войны заставила отчасти пересмотреть господствующую теорию «официальной народности» и взглянуть на ситуацию в России и мире чуть более трезво. Однако продолжением этой теории «официальной народности» стали и расцвет русского официального национализма в эпоху Александра III (с «псевдорусским» (!) стилем в архитектуре), и Чёрная Сотня, и стремление семьи Николая II слиться с простым русским народом в лице Григория Распутина.

«…Дышать не иначе, как с царского разрешения…»

В эпоху Николая I Россию посетил французский писатель и путешественник маркиз Астольф де Кюстин. Свои наблюдения и размышления он изложил в книге «Россия в 1839 году». Кюстин был по своим политическим взглядам ярым сторонником монархии. В России он рассчитывал найти «лекарство» от «революционной болезни» Европы. Однако увиденное заставило его серьёзно пересмотреть свою точку зрения.

Приведу некоторые его высказывания и наблюдения: «Российский государственный строй – это строгая военная дисциплина вместо гражданского управления, это перманентное военное положение, ставшее нормальным состоянием государства…

Нет в наше время на земле человека, который пользовался бы столь неограниченной властью (как российский император – П.Р.). Вы не найдёте такого ни в Турции, ни в Китае. Представьте себе всё столетиями испытанное искусство наших правителей… весь административный опыт Запада, используемый восточный деспотизмом; европейскую дисциплину, поддерживающую азиатскую тиранию; технику европейских армий, служащую для проведения восточных методов политики; вообразите полудикий народ, который милитаризирован и вымуштрован, но не цивилизован, – и вы поймёте, в каком… положении находится русский народ. Воспользоваться всеми административными достижениями европейских государств для того, чтобы управлять на чисто восточный лад шестидесятимиллионным народом, – такова задача, над разрешением которой со времён Петра I изощряются все монархи России…