За чертой - Александр Николаевич Можаев

– Как, беременна?!. – привставая, воскликнул, не ожидавший такого поворота, Герой.

– Кабы загодя знать, что хата, Хакомада… А так… Не удержалась…

– От кого?! – грозно, как на жену, посмотрел Герой на Натаху и зачем-то размял свои пальцы.

Натаха, не дожидаясь общего тоста, налила себе стопку, выпила, замотала головой так, что кудри свалились на глаза.

– Саня вон наседает и наседает, – неожиданно кивает она на меня. – А я ж не железная… Он вот и вчера тут был… Спроси у него.

– Был-был, – подтверждает Васятка. – Еле выпроводила!

Такого оборота даже я, способный на всякие шутки-каверзы, не ожидал и оттого, поперхнувшись огурцом, кашлял до слёз.

Герой поднялся со своего места, с минуту грозно смотрел на меня, потом на Натаху и вновь на меня. Не прощаясь, он твёрдо протопал к выходу и, прежде чем уйти, ещё раз окинул меня долгим суровым взглядом.

Прокашлявшись и утерев слёзы, только теперь замечаю, как трясётся в хохоте Натаха, весело мотает головой тётка Васятка.

– Ну и дура ж ты, Натаха!.. Я ж вас вчера предупредил, чтоб запирались, а вы… Ржёте теперь, как лошади… – в сердцах говорю я, и тоже, не прощаясь, иду вслед за Героем.

После этого случая дядя так на меня осерчал, что не здоровался со мной целый день. И даже утром следующего дня, когда я пришёл к нему по какому-то делу, хоть и здоровался, но уже не так приветливо, как прежде.

После неудачного сватовства жизнь Героя стала утрачивать свой прежний сокровенный смысл. Потерявшая его фамилию дочь Светлана звала его к себе, в станицу Луганскую, и он всё чаще склонялся к мысли: «Пора прибиваться к берегу».

Жирика он продал, Звиган, сорвавшись с цепи, прибился к собачьей свадьбе. Домой пришёл через неделю, погрызенный другими собаками, отказался от еды, слёг и вскоре подох. Держала Героя одна Хакомада.

– Определил бы ты, дядя, куда-либо свою коровёнку, – советую я. – Молока от неё всё равно какой уж год не видишь.

– Какое ж с неё молоко, когда у ей одна дойка осталась.

– Куда ж остальные делись?

– Сглазили… – просто объясняет Герой.

– Сдал бы ты её на мясо, и все дела…

Сдвинув брови, Герой смотрит на меня долгим тяжёлым взглядом.

– Живодёрам не отдам, – твёрдо говорит он. – Это память по матушке. Как жанился – дарила.

– А матушке Матрёне Ивановне, на её свадьбу небось Параскева дарила… – вспоминаю свою прабабку.

– Не отдам живодёрам! Скоко хошь смейся…

После минуты раздумий Герой вдруг оживает:

– Слухай, племяха, забирай Хакомаду за литру, – предлагает он.

– Да ну, зачем она мне, – машу я рукой.

– Ну, даром бери, коль литра для дяди жалко.

– И даром не надо.

– А давай, я тебе литру поставлю – и забирай!

– Да не нужна мне твоя Хакомада! – начинаю я злиться.

Герой обиженно вздыхает и молча уходит к себе.

Звоню знакомым мясникам, объясняю ситуацию.

– Да видели мы её, – отвечают. – Там ведь и мяса нет – одни мослы.

– Это понятно, – соглашаюсь я. – Дядя вам за копейки её отдаст. Только есть одно препятствие – он у меня маленько чудноватый, на убой не продаст. Говорите, что берёте на племя…

* * *

Осенью четырнадцатого года приехал ко мне по ранению мой старый товарищ Андрей, которого весной я переводил через линию в ополчение. Усевшись на затянутой виноградом веранде, мы пили водку, вспоминали Новосветловку, Луганск и Станицу. Вдруг я услышал по двору знакомые шаги.

– Это дядя, – уверенно сообщил я своему товарищу.

И верно. Покряхтывая, на веранду взошёл Герой. Из карманов бушлата одну за другой достал две бутылки.

– Так, закуси тут хватит… – осмотрев стол и двигая к себе стул, произнёс он.

– Сегодня праздник какой?

– Отчаливаю завтра. Попрощаться пришёл.

– Хакомаду в дом престарелых определил?

– В хорошие руки отдал… – произнёс он довольно и, не дожидаясь, пока предложат, по-хозяйски налил полстакана.

– К Светке?

– Давно выглядает… – выпил, мотает головой.

Подсовываю закуску.

– Весь день не жрамши… – говорит Герой и налегает на подтаявший холодец.

– Завтра чуть свет переведу тебя по своим тропам, – обещаю я.

Герой аж поперхнулся от такого предложения.

– Переводильщик… – презрительно мотает он головой. – Я за полвека до тебя натоптал те тропы. Не заблудюсь…

– Там, дядь Сань, бандерва блокпостов понаставила… – оправдываясь, говорю я. – Нужно по балке Солёным ручьём идти…

– Напужал… – разливая по стопкам, уже примиряюще произносит Герой.

– Да смотри там… – начинаю осторожно подбирать слова. – Не шибко там бузи, на хохляндии…

– Что?! – взрывается тут же Герой. – На какой ещё там «хохляндии»? Ты, сопляк, и досе не знаешь, что станица Луганская испокон века войско Донское?.. А ишо атаман…

Ополченец Андрей, не ведая, что подобный тон Героя – обычная дружеская беседа, попытался пошутить на эту тему, но я его быстро остановил.

– Лучше помалкивай, Андрюха, – посоветовал я. – Дядя у меня – человек простой, в тонкостях твоих острот разбираться не станет, врежет по уху, и твои прежние ранения покажутся шуткой.

– У меня в двору два костра караичевых жердей, – сухие, как звон. Забери, – приказывает Герой.

– На что они мне? У меня газ…

– Забери! Газ у него… – Герой недовольно сопит. – Кончится газ, что тогда? Там дров на две зимы…

– Заберу, – чтоб не припираться, обещаю я.

– Наковальню забери, – даёт он следующее распоряжение. – Завтра ж забери, а то упрут…

– Да кому она?.. И на что?..

– Положить – не положат, а упереть найдут на чего. Сдадут на чермет – и прощай…

– Заберу… – обнадёживаю его.

В сумерках, когда вечерняя заря уже, догорая, бледнела и таяла за Деркульской горой, заметно отяжелевший после выпитого Герой, словно брёвна, положил нам на плечи свои руки и, подобно призывно трубящему в ночи быку, взревел свою давнюю песню, так, что, поджавши хвосты, с ужасом залаяли собаки на другом берегу:

Последний нонешний денёчек

Гуляю с вами я, друзья,

А завтра утром, чуть светочек,

Заплачет вся моя родня…

– К Пасхе заявлюсь, – пообещал он, прощаясь. – Могилки своим поправим. Жди…

На Пасху Герой не пришёл, не появился он и на Радоницу. Лишь через год узнал я от своих знакомых, уехавших из Станицы, что уже в первый же день своего пребывания там он подрался с отморозками из нацбатов.

– Он же чудной, сам прицепился к ним, – говорили знакомые. – Стал им рассказывать, что есть станица Луганская и кто они на этой земле…

Молодые здоровые пьяные полудурки четверть часа молотили Героя ногами так, что, когда привезли в больницу, Людка Зынченко с трудом опознала его, но помочь уж ничем не могла.