Когда погаснут все огни - Анастасия Вайсбах

— Уж позаботься об этом. А если от вида невесты замутит — опусти голову дыши сквозь зубы.

— Господин Со, советник Юн станет вашим вечным врагом, если услышит.

Хао Вэньянь был бы готов и далее стоять с ними под осенним солнцем, пить вино и смеяться глупостям. Но ворота усадьбы советника Юна распахнулись, заставив юношей мгновенно посерьезнеть.

Чжу Юйсан бросил в открывшиеся ворота горсть красной соли, очищая от скверны путь жениха. Шэнли и Со Ливей встали по обе стороны от Хао Вэньяня, заставив его ощутить себя приговоренным, следующим к месту казни в сопровождении двух стражей, которые не дают сбежать.

Хао Вэньяня охватило ощущение какой-то нереальности происходящего. Как во сне он следовал за Чжу Юйсаном по дорожке к главному дому усадьбы. Подставлял руки под приветственное омовение. Кланялся сиятельной госпоже Чжучжэн и чете Юн.

— Гордый сокол прилетел –

Сотня лет счастья! -

Светлый жемчуг узрел -

Сотня лет счастья!

Юн Лифэн поддерживаемая двоюродными братьями под локти, медленно шла ему навстречу через богато убранный зал. Девушка старалась ступать плавно, но полностью скрыть увечье не удавалось. Слишком неровно колыхался расшитый подол нарядного платья. Слишком резко качались жемчужные кисти подвесок, украшавших прическу.

— Скроет жемчуг крылом от бед -

Сотня лет счастья! -

Унесет за сотню облаков -

Сотня лет счастья!

Хао Вэньянь и Юн Лифэн склонились, отдавая первый поклон друг другу. В руки Хао Вэньяня опустился расшитый алый пояс — первый дар невесты жениху. Предвестие свадьбы.

— Счастлив видеть свою госпожу.

— Счастлива приветствовать своего господина, — подкрашенные губы девушки, произнеся положенные обычаем слова, плотно сомкнулись.

Она больше не произнесла ни слова. Не подняла глаз. На улыбнулась и не заплакала. Сколько бы Хао Вэньянь ни вглядывался в замкнутое красивое лицо, он так и не смог ничего в нем прочесть.

Женщина, которая станет госпожой в его доме и матерью его детей — кто она? Как ей удается даже не метнуть на него взгляд, не важно, любопытствующий или неприязненный? Только ли в соблюдении бесстрастности, приличествующей благородной даме, дело?

— Прекрасная чета, — уловил он шепоток гостей, — гордый благородный муж и сияющий лотос.

— Сиятельная госпожа воистину мудра.

— Юный Хао лучший из женихов для девы Юн — он точно женится не ради приданого и карьеры.

— Пусть Небеса будут милостивы, и дети возьмут здоровье отца.

Хао Вэньянь невольно прикусил губу изнутри, досадуя на тех, кто так бесцеремонно намекнул на увечье Юн Лифэн. Никакое количество выпитого вина не могло служить оправданием. Он с сочувствием оглянулся на нареченную невесту, желая как-то поддержать ее, и впервые встретился с ней взглядом.

Глаза Юн Лифэн были ясны, спокойны и серьезны.

«Не смейте меня жалеть!» — сказал Хао Вэньяню ее взгляд.

Глава 14

Война. Линь Яолян не знал, с какого мига он его вдруг посетила убежденность в ее неотвратимости. Еще не пришли в Шэньфэн вести с границы Милиня о том, что обезумевшие от отчаяния беглецы из многострадального княжества, которых не пропускали в Данцзе, разгромили и сожгли заставу на границе, еще не было принято во Дворце Лотосов решение развернуть знамена, а он уже чувствовал, сознавал, что скоро вновь зазвучат боевые трубы. Это чутье никогда еще не подводило его, хотя Линь Яолян и не вполне понимал, откуда оно ему приходит. Это было сродни тому, как моряки чувствуют погоду, как дикие звери чуют опасность.

Еще совсем недавно никто и не помышлял о том, что Милинь может напасть на Данцзе, которое столь превосходило его в силах. Еще недавно небольшое княжество, храня свою независимость, лавировало между сильными соседями. Но потребовался лишь неполный год несчастий, чтобы милиньцы набросились на Данцзе, отказавшее им в помощи.

Возможно, возымели значение и далеко разнесшиеся рассказы о том, как в охваченном пожаром Шэньфэне жестоко расправлялись с милиньцами, не задаваясь вопросами об их подлинной вине. Или то, что на границе воины и чиновники на заставах Данцзе вымогали у пытающихся бежать из Милиня людей деньги и ценности, обращались с ними слишком жестоко, порой позоря женщин и девушек.

Сейчас все это было уже не важно. Как пояснил гадатель, которого разыскал Нин Инъюй, под багровой звездой, скрытой от глаз непосвященных, все энергии мира приходят в смятение, повышая вероятность всех неблагоприятных исходов. Любой пустяк в эту пору может вызвать бунт — и, когда он случится, он будет кровавейшим из возможных. Слова этого гадателя в чем-то подтверждали то, что Линь Яолян и Нин Инъюй услышали в день после пожара от девы Дин. И теперь им обоим было интересно, насколько же на самом деле осведомлена эта скромная девица.

В воздухе над Шэньфэном витало давящее ощущение мрачной обреченности. Люди копошились на пепелищах некогда оживленных кварталов, до сих пор разбирая груды обгорелых обломков и пытаясь вновь отстроить свои дома. Но счастливцев, у которых на это оставались средства, было до печального мало. Гораздо больше жителей Шэньфэна той ночью лишились всего. Кто-то еще хранил надежду на то, что дела удастся поправить, кто-то вовсе утратил волю к жизни. Некоторые погорельцы покидали столицу, надеясь попытать счастья у родни в провинциях. Другие же пытались исправить свое положение, продавая детей. Как издавна повелось после больших бедствий, в киноварных кварталах упали цены, по которым дома утех покупали девочек у отчаявшихся родителей.

Даже Серебряная улица притихла и утратила часть своего благопристойного лоска. У лавок антикваров толпились поникшие люди, надеющиеся выручить хоть немного звонкой монеты, продавая чудом уцелевшие в пожаре ценности.

Площадь Небесного Мира вновь была пуста — как будто и не было никогда ужаса пожара. Она и правда служила границей между двумя мирами. По другую сторону от нее никто не задыхался от дыма, не смотрел с ужасом, как рассыпается ворохом искр наживаемое годами имущество, не глох от пронзительных воплей попавших в огненную ловушку людей, не оттаскивал от рушащихся домов обезумевших родичей. Подобным же рубежом была и граница с Милинем. Линь Яолян запретил себе думать об этом мрачном сходстве, пока копыта Белоногого цокали по известняковым плитам площади. Как и о том, почему вопреки предупреждениям Нина Инъюя дворец так и не сказал ни слова по поводу того, что по его приказу в ночь пожара запретная для простонародья площадь была заполнена черным людом.

На сей раз повод для аудиенции был слишком важным, чтобы использовать зал Успокоения Разума. Облаченный в парадные одежды и венец о двенадцати нитях государь Сянсин восседал на троне в зале