Тайна "Сиракузского кодекса" - Джим Нисбет

— Надо бы показать этот узелок морским скаутам!

Он извлек откуда-то нож в ножнах с пробковой рукоятью, тонкий и изогнутый от множества заточек, и просунул клинок между балками. Пояс подался, и я, пролетев три-четыре фута, свалился в челнок. Средняя часть меня пришлась точно в холодную ванну, нога треснула о планширь, зато голова мягко приземлилась на пластиковую канистру. Лодочка неуверенно закачалась, но старик легко с ней управился.

Боль была вне всяких пропорций к повреждениям, каковы бы они ни были — так, оказывается, дает себя знать переохлаждение. Проведите ночь под открытым небом, и вы отчасти поймете, как это бывает. Сердце билось бешено и неровно — еще один симптом переохлаждения. И дышал я слишком часто, так что пострадал бы еще и от гипервентиляции, если бы аритмия не прекратилась — вместе с биением сердца — и я больше не мог вздохнуть. В экзистенциальном смысле это было хуже всего, что случилось за ночь. Старик мог только наблюдать за моими конвульсиями. Я мог только переживать их. Мы не владели положением. Когда судорога миновала, сердце забилось снова, и я стал хватать ртом воздух.

— Может, ты в порядке, может, нет, — успокаивающе заметил старик. — Тебе решать.

Я хотел заговорить, но легкие свело, и звук, который вырвался из моих голосовых связок, напоминал скрип крышки мусорного бачка.

— Гипотермия — страшная вещь, — согласился старик. — Даже выпить нельзя.

Он вел лодку от опоры к опоре. У внешнего края причала сел и завел крошечный подвесной мотор.

— Выживешь?

Я сплюнул за борт сгусток желчи.

— Признак жизни, — сказал он.

Маленькое суденышко кружило по собственной воле, пока его капитан сворачивал колпачок с бутылки пива. Потом он выправил румпель, и мы пошли по дуге через залив. Поверх планширя я мог любоваться видом береговой линии с моря, проплывавшей мимо.

С двух сотен ярдов Семидесятый причал являл собой картину опустошения. Обугленные стропила, перекосившись, торчали над руинами, первоначальный вид которых уже нельзя было восстановить. Хотя пожарные, должно быть, затопили причал и пресной, и соленой водой, развалины все еще дымились. Временное цепное ограждение перегораживало проход с улицы. Длинная желтая лента трепетала над входом, отмечая место преступления, а перед воротами стояла полицейская машина. Вероятно, все это должно было немного остыть, прежде чем эксперты по поджогам смогут раскопать то, что осталось, например трупы громил и «хамви».

Солнце как раз вставало из-за Оклендских холмов за заливом, к востоку от нас. Значит, было не намного позднее семи утра. В шести футах под моим носом перекатывалась морская вода. Мозги у меня на минуту включились в работу: я ведь немало потрудился, чтобы найти этот склад.

— Телефон? — прошептал я.

— Это что, похоже на долбаный «лендровер»? Ты завис на краю прилива, шкипер. Кха-кха-кха.

И капитан глотнул пива.

Он спросил, как меня зовут. Я ответил и спросил его о том же.

— Дэйв — меня прозвали Две Лодки.

Он оторвал два пальца от бутылки.

— Потому что я владелец двух лодок.

— С-спасибо, Дэйв.

— Не за что. Меня и самого, бывало, вытаскивали.

— Со м-мной это п-первый раз.

Он хихикнул.

— Я тебя принял за морского льва. Они любят влезть на балку передохнуть. Вдали от своего гарема. Ты не этим занимался? — он прищурился на меня. — Не от гарема спасался?

Я попробовал улыбнуться, но только прикусил себе щеки изнутри.

Он кивнул на холодильник.

— Пива хочешь?

— Н-нет. Горячую в-ванну.

Он развеселился.

— Горячая ванна может тебя прикончить, Дэнни. Как и пиво, если на то пошло.

— Вы часто бываете у этого п-причала?

— Каждые два дня.

Он выхватил из холодильника краба.

— Здесь хорошо ловятся крабы.

Клешня чуть не цапнула его за палец, и он снова уронил краба в коробку.

— Вы ст-тавите под ним к-краболовку?

— Кое-кто говорит, мол, не дело есть из залива. Тяжелые металлы, знаешь ли, токсины, красный прилив, кишечные паразиты, промышленные отходы, селениум, бактерии, сток канализации…

— Г-господи.

— Конец света, нечего и говорить. Хотя я готов, приходи и бери меня, парень. Кха-кха-кха.

Он запрокинул бутылку и допил последний глоток.

— Что там горело ночью?

— Большой склад на причале. Ничего не осталось — он бросил пустую бутылку в холодильник. — Всего один сторож, понимаешь ли. Какое-то старье. Должно быть, мухлеж со страховкой. — Он выловил свежее пиво и вскрыл бутылку. — Старая мебель и прочее вправду хорошо горит, но лопнувшее дело горит еще лучше. — Он сделал глоток.

— Кха-кха-кха.

— Вы не помните названия компании?

— Да и не знал никогда.

— А откуда знаете, что там был антиквариат?

— Знаю парня, который доставлял сюда контейнер для компании по перевозке. Из Аламеды. Он не прочь провести часок в «Носовом люке» или на Третьей улице. Я тоже там выпиваю, когда в кармане звенит.

Я знал «Носовой люк». Атавизм. Спасательные круги с разобранных кораблей на стенах, потолок затянут сетью для крепления груза, бездонные миски с салатом за три девяносто пять, пиво с добавкой доброй текилы за доллар пятьдесят, шоу дамского белья перед закрытием каждую пятницу — бесплатно.

В дни Нила Кэссиди вокруг «Носового люка» сходились и перекрещивались рельсы, железнодорожные подъезды занимали большой участок, ограниченный с севера Таунсенд-стрит, с запада — Седьмой улицей, с юга — Марипоза-стрит и длинным рядом грузовых терминалов, тянувшихся по восточному берегу залива от Третьей улицы. Рельсы когда-то уходили далеко на север, в сердце Сан-Франциско, к Маркет-стрит, и землей под ними владела Тихоокеанская железная дорога. По выросшие в высоту здания и переменившиеся времена — короче, деньги, куда большие, чем можно получить за доставку скота и железной руды, — оттеснили рельсы вместе с докерами и железнодорожниками, которые в основном и платили по счетам в «Носовом люке». Теперь многие причалы превратились в ряды гниющих свай, неопрятно торчащих из залива и препятствующих навигации и развитию района. Рельсы сняли. Бывшие грузовые склады заросли сорняками и грудами шпал и пустовали, если только в них не разбивали лагеря бездомные. Предстоящее расширение города предвещало сооружение новых бейсбольных площадок от Третьей до Таунсенд так же верно, как цунами предвещает эпидемию тифа.

— Видели когда-нибудь людей на том причале?

— Еще бы. Они когда-то устроили настоящую гостиную в устье сорокафутового контейнера — лампы, кресла, ковры, даже решетка для барбекю. Вокруг сидели люди, пили коктейли. Кстати, о коктейлях…

Он извлек из кармана под фланелевой рубахой пииту темного рома.

— Курили, любовались закатом, ловили последний луч. Выглядело вполне культурно. Эрзац-гостиная. Хочешь немного?

— С-пасибо, н-нет.

— Все равно для тебя это смертельно, — кивнул Дэйв. — Кха-кха-кха. Тебе теперь только супу да в спальный мешок, Дэнни. В твоем бюджете на шлюху хватит?

Он отвинтил колпачок.

— Не рановато ли?

— Для алкоголика в самый раз, — ответил он, возвращая бутылку в карман.

— Этим д-делом н-не занимаюсь…

— Это не дело. Это развлечение, кха-кха-кха.

Я попробовал посмеяться, но смех звучал так, будто у меня в горле пересыпаются камушки.

— Вы живете на борту?

— Дом, милый дом на поплавке буйка, — он указал рукой, — на той стороне сухих доков.

— Знали кого-нибудь из этих антикварных деляг?

— Не моя компания.

— А ваша какова?

— Такие же алкоголики, — пожал плечами старик.

— Многие алкоголики имеют дело с антиквариатом.

Он упрямо помотал головой:

— Это на другом конце стола для канапе.

— На каком же это?

— На том, на котором меня нет. Мы с тобой вполне можем оказаться на блюде посреди стола со связанными ножками в белых носочках и с яблоком во рту. Этим все равно, что есть, лишь бы есть. Таков наш мир по Дэйву Две Лодки.

— Откуда вам столько известно об этих людях?

— Э, да я их за милю отличу, и запаха не надо. Понимаешь, есть такие, приспособленные, а есть мы, остальные. Там есть и хороший народ, не пойми меня ложно. Но тот народ на причале, вот, скажем так… — он склонился ко мне. — Они никогда и рукой не помашут. Слишком хороши для Двух Лодок. И хрен с ними.

— Вполне справедливо. А чего еще они не делают?

— Черт, да я не знаю. Они на меня и не глядят. Я проплывал прямо под ними, вытаскивал ловушки. Им наплевать. Пьют, курят, болтают. Мне все было слышно.

— Все?

— Еще бы. Я ж был прямо под ними.

— А они не слышали, как работает мотор?

— Я под причал прохожу на веслах. Там того гляди запутаешься в проволоке или в чем еще. Сплошной мусор. Они на старика Дэйва и внимания не обращают.